Над горой играет свет - Кэтрин Мадженди

Я смотрела на Энди, а он не сводил глаз с дяди Ионы.

Тетя Билли обернулась:

— Ваш дед был злобным гнусным старикашкой, выродок, одним словом. А мой Иона сама доброта. Он терпеть не мог папашиных фокусов. — Она вскинула подбородок. — Потому и ушел из дому, а теперь вот изводит себя. Хотя ни в чем его вины нет.

Дядя Иона откашлялся и сказал:

— Да, ребятки, жизнь иногда подкидывает нам серьезные испытания. Так уж устроен мир, таким он был от века. Ваша мама не всегда делала то, что следовало бы, но она всегда вас любила, это я знаю точно. — Он стал вылезать из машины. — Идемте, а то скоро уже перестанут пускать.

Мы выбрались наружу, ноги были как ватные. В больнице взошли на эскалатор и поднялись на второй этаж. В больничных коридорах шаги казались чудовищно громкими. Я была в белой блузке и черной юбке, тщательно расчесанные волосы блестели, губы я намазала розовой помадой, которую мне отдала Ребекка, а ногти — розовым лаком того же тона.

Энди был в футболке и джинсах, черные теннисные туфли, носок одной туфли почти прорвался, обидно.

У палаты номер 226 мы остановились.

— Она в полной отключке, — предупредил дядя, — так что держитесь, ребятки.

Мы вошли.

В палате было слишком даже прохладно. Свет горел только над кроватью. Встав в изножье, я смотрела на бесформенную глыбу, утыканную длинными трубками. Не сразу разглядела лицо. Опухшее, в черных и синюшных пятнах. Из-под одеял торчала забинтованная нога. Я стала внимательно ее изучать, лишь бы не смотреть на лицо. Решила уточнить:

— Это та палата, мы не ошиблись?

— Та, — подтвердил дядя.

Набравшись храбрости, я решилась подойти ближе, чувствуя затылком дыхание Энди, стоявшего сзади. Голова тоже была забинтована, все руки были в ранах и ссадинах. Мне показалось, что губ вообще больше нет; но потом я сообразила, что их не видно из-за сильно раздувшихся от ушибов подбородка и носа.

Я обернулась, хотела что-нибудь сказать Энди, и увидела, что он согнулся в три погибели, будто его ударили в солнечное сплетение.

Тетя Билли погладила его, приговаривая:

— Все-все, деточка, все.

— Говорил же я тебе, что не хочу ехать. Говорил же.

Я не знала, что ему отвечать. Он действительно не хотел уезжать из Луизианы. Я нашла руку брата и, крепко стиснув, повела его прочь от маминой кровати. Дядя и тетя держались позади нас.

Как только вышли в коридор, дядя привалился спиной к стене.

— Она что, умирает? — спросил Энди, и так он это спросил, словно ему снова было пять лет, а не тринадцать. — Вообще-то мне по фигу. Наплевать!

— Энди, ничего тебе не наплевать, родная мать все-таки. — Тетя Билли потрепала его по спине. — Что бы в жизни ни случалось, мы все любим наших мам, всегда.

— У сестры моей сильный характер, ого-го какой, — сказал дядя, — врачи говорят, ей повезло.

Энди вытер глаза и выставил вперед острый подбородок. Теперь он был прежним, луизианским Энди.

— Это с виду она совсем не такая, как раньше, а сама-то другой не стала, точно не стала.

— Тише ты, ребятенок, — одернула его тетя Билли.

Мы стояли сбившись в кучку, несчастные и растерянные. Но я твердо знала, что вернусь к ней. Что я должна.

— Хочу побыть с мамой вдвоем, можно?

Дядя Иона кивнул.

Я снова вошла и затворила дверь. Чуть выше подтянула больничное одеяло, дотронуться до самой мамы я так пока и не решилась.

— Это я, Вирджиния Кейт.

Я вдруг сразу замерзла, там же было очень холодно, мне сделалось не по себе. Что-то прошептала бабушка Фейт, но я так и не разобрала что. Зубы стучали, выбивая мелкую дробь. Я просидела у мамы до конца приемных часов. А Энди так больше и не зашел.

Как только приехали, тут же отправилась в спальню. За мной, клацая когтями по полу, брела Кайла, войдя, улеглась рядом с кроватью. Ночью я иногда привставала и гладила ее.

На следующий день перед отъездом в церковь тетя зашла ко мне, принесла бумажный пакетик с пеплом тети Руби.

— Уж я-то знаю, что я сделала бы с ее останками. И не раздумывала бы. — Она свирепо кивнула и вышла.

Я понесла пакетик в ванную и все вытряхнула в унитаз. Часть пепла сразу опустилась вниз, часть плавала в воде. Я нажала на рычаг и смотрела, как тетя крутится и крутится в водовороте. Наконец она исчезла совсем. На всякий случай я еще дважды спустила воду, чтобы от тети Руби не осталось ни одного комочка. Вниз ее, чтобы ниже некуда, в смердящие сточные воды Западной Вирджинии.

В перерывах между посещениями больницы я кормила лошадей. Морковкой, яблоками и сахаром. Завидев меня, они начинали ржать и бежали навстречу, тыкались мордами в карманы рубашки, искали угощение. Рыже-белую кобылку звали Звездочкой, а вороного жеребца Верзилой. Дядя Иона научил меня седлать и надевать узду, показал, как надо чистить и кормить. Пообещал, что я быстро научусь ездить верхом. Захотелось рассказать об этом Ребекке, но потом стало стыдно, что я вспомнила о ней, ведь моей маме совсем плохо, вся в синяках и израненная.

Постепенно мама начала вставать и понемножку есть, тогда дядя сказал, что теперь можно маленько успокоиться, худшее позади. Дядя клал на спину Звездочки попону, а сверху прилаживал седло. Я показывала ему, как ловко и надежно умею закреплять подпругу. Потом я колдовала над головой Звездочки, надевала узду, закрепляя ремешки на лбу и засовывая в приоткрытую пасть удила.

Вставив ногу в стремя, рывком запрыгивала в седло, мне казалось, что я забралась очень высоко, дядя Иона мной руководил. Я научилась правильно держать поводья, крепко, но не слишком сильно натягивать.

— Молодчина, Вирджиния Кейт, — приговаривал он.

Я расплывалась в улыбке, до ушей, хоть завязочки пришей. Приходил Энди, сложив руки на груди, наблюдал за нашими занятиями.

— Не забывай, что у лошади нежные губы, не дергай резко! — кричал дядя.

Я ничего не забывала. Я сжимала Звездочку ногами, ударяя пятками совсем легонечко. Она шла по кругу, а я ощущала себя на вершине мира. Доехав до того места, где стояли Энди, Верзила и дядя Иона, останавливалась. Слезать на землю не хотелось, никогда. Эти тихие хождения по кругу были почти такими же захватывающими, как скачка галопом на Фионадале.

— Ты сегодня на высоте, — хвалил дядя.

Энди однажды прижался лицом к боку Верзилы и вдохнул.

— Верзила — хороший конь, Энди. Спокойный, как летний дождь.

— Мне нравится, как пахнут лошади, — сказал Энди.

— Мне тоже, — в один голос произнесли мы с дядей.

— И охота ему таскать на себе все эти штуковины?