По ступеням «Божьего трона» - Григорий Грум-Гржимайло

С каждым шагом вперед страна принимала все более и более волнистый характер; вскоре появились гряды и отдельные холмы, сложенные преимущественно из слюдистого сланца и вытянутые в цепи западного простирания, причем долины между ними отличались таким же бесплодием, как и самые горы; разве где мелькнет солянка «лу-как» или кустик «джусы». Тропинки здесь не было, но Рахмет-ула, лавируя в этом мелкосопочнике, где один холм был как другой, шел не оглядываясь и, по-видимому, даже не соображая дороги, точно его вела вперед какая-то невидимая рука. Это было нечто поистине изумительное! Впоследствии, однако, дело объяснилось очень просто. При своем движении вперед Рахмет-ула руководствовался особыми придорожными знаками – кое-где стоймя расставленным щебнем; должен, однако, заметить, что рассмотреть такой камень издали очень трудно и по силам разве только человеку, имеющему при необыкновенной зоркости и большой навык к пустыне.

Съемку в такой местности вести очень трудно; поэтому я обратился к проводнику с просьбой указать мне впереди, буде это, конечно, возможно, тот именно пункт, на который мы должны будем выйти. Рахмет-ула оглянулся и, выбрав холмик повыше, полез на него. Когда я вслед за ним взобрался туда же, то взору моему открылся с него обширнейший горизонт.

Казалось, что мы находились среди взволновавшегося, но вслед за тем и окаменевшего моря – так однообразно ровны были возвышенности, уходившие на востоке и западе за край горизонта; к северу этот грядовой мелкосопочник тянулся километров на десять, к югу – километров на пять, после чего его сменяла полого подымающаяся на юг, но все же несколько взволнованная равнина, ограниченная с востока и запада двумя сходящимися хребтами; между последними, километрах в 37 от нашего холмика, ясно намечался просвет – долина меридионального направления, на которую и поспешил указать мне Рахмет, как на место нашей будущей остановки. Но этим картина общего расположения гор и долин вовсе не ограничивалась. Далеко-далеко на юге, может быть, от нас в 100 км, виднелся громадный хребет, среди которого особенно явственно выдавалась группа из четырех пиков. Это был Тюге-тау, с которым нам пришлось познакомиться скорее, чем я мог это в то время предполагать.

Пройдя от урочища Шальдрана километров тридцать, мы завидели у подножия одного из пригорков небольшую и еще зеленую лужайку, по которой спокойно разгуливали три антилопы-джейрана. Завидев нас, они, однако, метнулись в сторону и через мгновение скрылись.

На этой лужайке решено было сделать привал. В ожидании завтрака, приготовлявшегося при помощи дров, захваченных из Шальдрана, я отправился бродить по окрестностям. Здесь я видел норки мелких грызунов и нашел уже мертвый и поломанный экземпляр какой-то пимелии.

Дав лошадям немного воды и позавтракав, мы тронулись далее. Некоторое еще время мы шли волнистой местностью, затем, спустившись с пологого увала, очутились в виду амфитеатром сходившихся гор, невдалеке от сухого и глубокого русла реки, которая, вырвавшись из ущелья широким протоком (до 320 м шириной), омывала некогда стеснявший ее с запада скалистый массив и, приняв затем сначала западное, а потом северо-западное направление, терялась в дали. Спустившись под яр и подымаясь этим протоком, мы втянулись в сквозное ущелье, которое оказалось очень коротким и вскоре вывело нас на обширное плато или, точнее, широкую продольную долину юго-восточного простирания.

Здесь мы на первых же порах натолкнулись на небольшую площадку, поросшую камышом (несмотря на позднее время, местами еще зеленевшим), среди которого в берегах, белых от соли, протекал небольшой ручеек, который тут же и уходил в землю. Вода в нем оказалась также соленой, а потому мы, не останавливая тут своего каравана, направились далее. Вскоре впереди, среди совершенно плоской равнины, мы завидели небольшое возвышение, поросшее тамариском. Оно представляло невысокие наметы песку и было отовсюду окружено частью солонцом с трухлявой почвой («сор»), частью солонцеватым кочкарником. Это вызвышение и было урочище Ильтырган (3970 футов, или 1210 метров).

Здесь заранее решено было дневать; но, придя сюда и оглядевшись, Рахмет-ула заявил, что дневать здесь не стоит, так как перед нами тут жили охотники, которые, конечно, и распугали зверье. Но мы все же хотели попытать счастья, а потому я отдал приказ устраиваться на дневку; пока же люди возились на бивуаке, я, про всякий случай вскинув двустволку на плечи, направился к соседнему песчаному бугру, с которого всего легче было зачертить окрестную местность.

Вот что я с него увидал. Ильтырган занимал площадь едва ли большую 0,8 кв. км. С краев бугры густо поросли гребенщиком, к середине же урочища, где и были выкопаны колодцы, кустарник заметно редел и сменялся травянистой растительностью: камышом, солянками, ильтерганом и некоторыми другими травами, которые настолько уж высохли, что не годились в гербарий. Оазис этот находился в равнине, которая от запада к востоку имела километров восемь и на юге, там, где кончался солонец и к пескам примешивались щебень и галька, поросла редким кустарником, который я принял за Atraphaxis. На юге возвышался хребет, который к востоку виднелся километров на шесть. Там он маскировался массовым поднятием всей площади долины с насаженными на нее невысокими холмиками и гривами. Это же массовое поднятие служило восточной окраиной описываемой равнины, которая в эту сторону была затянута почти бесплодными песками. К западу же последняя не простиралась так далеко. Здесь, уже в двух километрах от Ильтыргана, подымались горы, представлявшие, как кажется, распавшийся отрог хребта или горного узла, возвышающегося на параллели Шальдрана.

Урочище Ильтырган оказалось не столь безжизненным, как пройденные нами до сих пор местности и урочища. Кроме розовых воробьев и бегавших по пескам пустынных соек, я заметил здесь в сумерках и других пташек, которых добыть для коллекции мне, однако, не удалось; из млекопитающих мы видели здесь зайцев и во множестве лисиц, которые турфанцами почему-то мало преследуются. Благодаря одной из них, нам довелось даже сегодня очень вкусно поужинать… Вот как было дело.

В то время как я осматривал окрестности Ильтыргана, я со своего бугра, шагах в восьмидесяти, заметил лисицу, которая сначала рылась в песке, а затем как будто силилась вытащить из него нечто. Это меня сильно заинтриговало, но едва я сделал в ее сторону несколько шагов, как она, испуганная шумом, уже бросилась со всех ног в сторону; тогда я пошел посмотреть, над чем трудилась лисица. И представьте, читатель, мое изумление: я увидал торчащую из песков ногу джейрана! Это был, без сомнения, охотничий клад, состоявший даже, как оказалось впоследствии, из нескольких туш, сложенных, вероятно, очень недавно.

Когда я позвал своих спутников, сын Рахмета, не говоря ни слова, вытащил нож и в одно мгновение отсвежевал заднюю ногу одного из джейранов. Я запротестовал…

– Э, таксыр, – заметил тогда Рахмет, – раз лисица пронюхала клад, его уже не обережешь от нее. Все равно вернувшиеся охотники не найдут здесь ничего, кроме костей.

Тем не менее я настоял на том, чтобы закопать клад получше, но послужил ли к чему-нибудь наш труд – не знаю.

Как и предвидел Рахмет-ула, охота следующего дня была неудачной – мы все вернулись с пустыми руками. Зато чуть не случилось несчастье, которое в лучшем случае могло окончиться потерей дня и бесполезным изнурением лошадей. Когда я вернулся на бивуак, я не нашел нигде верблюда. Я обежал весь оазис, излазил все выдающиеся по своей высоте бугры, но нет – его не было! Очевидно, он убежал из оазиса. Я дал несколько тревожных выстрелов и бросился к лошади. Я отыскал выходной след верблюда – он шел на север, к Ильтырганскому ущелью, и мне не оставалось ничего другого, как ехать туда же. Но в это время я увидал виновника переполоха, который торжественно выступал вслед за Рахметом. Оказалось, что верблюд и Рахмет повстречались; первый тотчас же бросился наутек, но имел неосторожность наступить на свой повод и остановился, чем и воспользовался турфанец.