Зеркало воды - Софья Ролдугина

А впрочем, это уже совсем другая история.

Яр-Инфернополис – царство клепаного металла и густой копоти, золоченых циферблатов и хромированных рычагов, жаркого пара и переплетений медных труб, плоскостей красного дерева и зарослей сизого мха, краснокирпичных стен и тошнотворной слизи. Город, в котором я живу.

Я иду по вечерней улице, постукивая тростью о брусчатую мостовую. И газовые фонари один за другим зажигаются за моей спиной.

Свет идет следом за мной, да никак не может поспеть.

Я останавливаюсь напротив фонаря и жду света.

Закуриваю, вынимаю из жилетного кармана часы, раскрываю крышку. Спрятанный внутри крошечный механизм начинает играть, звонкие молоточки выстукивают старинную итхинскую балладу. Песня с острова туманов и кромлехов, пучеглазых рыболюдей и мрачных жрецов – «Ты идешь не один»:

Я смотрю на фонарь и жду, когда он зажжется. Стою и жду, пока не понимаю, что он разбит.

С неба, медленно кружась, падают хлопья черного снега, оседают на меховом воротнике пальто.

Сотни труб коптят алое закатное небо густым черным дымом. Со стороны фабрики Даля несет аммиачными парами и жженной карамелью.

Мимо тенями проплывают редкие прохожие, шелестят юбки, звенят шпоры, громыхают подбитые сапоги, скрипят колеса, пыхтят котлы механистов…

Жители моего города – люди и рубберы, флюги и андрогины, гриболюды и механисты, некрократы и мертвяки, шлюхи и полицейские шпики, шпионы и революционеры, ученые и сектанты, продавцы жареных раттусов и бродячие астрологи, рабочие и капиталисты, обедневшие аристократы и карманники, безликие клерки и блистательные хлыщи, добропорядочные буржуа и нищие оборванцы… Двенадцать миллионов душ, и каждый уже успел похоронить хотя бы одну свою мечту.

Это Яр-Инфернополис. Место, где от жара сгорающего угля тают самые заветные мечты. Где в клубах пара ветер развеивает самые яркие сны.

Это мой дом.

Рев сирены раскалывает пополам низкое свинцовое небо – предгрозовое, в проблесках первых зарниц.

Начинается второй тайм.

Финальный матч Лиги Чемпионов, «Линьеж-Латокса» – «Каян-Булатовские Яркони».

Мы впервые дошли до финала. Играем с лучшим хедбольным клубом мира.

После первого тайма счет два к одному, мы ведем.

Безумие на поле, безумие на трибунах, безумие распылено в душном воздухе. Поднеси горящую спичку – и мир рванет к чертовой матери в труху.

Хедболисты на поле начинают свой разбег. Мяч у рубберов.

С шипением летят вверх струи горящей нефти, рвутся клубы пара, дребезжат решетчатые ограды, хвощи робко тянут щупальца, неохотно раскрывают пасти мухоловки…

В первом периоде мы потеряли троих, рубберы – четверых, включая вратаря.

Будет по-настоящему жарко.

Пузо взгромождается на скамью, разводит руки – сжатые кулаки, выставленные указательные пальцы – и охрипшим, сиплым голосом вытягивает из самой брюшины:

– Черно-о-о красны-ы-ый…

– ЯРЫЙ ДА ОПАСНЫЙ!!! – подхватываем мы.

– Яр-ко-ни! Яр-ко-ни! Яр-ко-ни!..

…десятки, сотни, тысячи голосов сливаются в один. Это похоже на шум волн, разбивающихся о скалы, на штормовой шквал, на вой вьюги.

Это стихия.

Моя стихия.

Трибуны поднимаются, оживают, ветер разворачивает транспаранты и флаги, ветер гонит цветной дым фаеров.

Рубберы беснуются на своих секторах, стараясь заглушить нас, рокочут барабаны, гудят дудки, развеваются трехцветные баннеры, вьют кольца тканевые змеи.

Полицейское оцепление, в полном боевом, при аргументах и газмасках, черными цепями разграничивает сектора, наши отражения пляшут на зеркальных личинах их шлемов.

Они ждут своей команды.

Мы – болеем за свою.

Мы – «цветочники», самая лютая фирма «Каян-Булатовских Ярконей».

Я будто смотрю на себя со стороны – в разрывах дымных полотен, в трепете знаменного шелка – ногами на скамье, в красно-черном шарфе, с зажженным фаером, среди толпы горланящих до хрипоты парней.

Почему я здесь?

Меня зовут Кай. Вроде как того мальчика из ютландской сказки, которому льдинки попали в глаза и добрались до самого сердца.

Но в моем случае это были не льдинки. Черный снег, который сыпет с неба в моем родном городе. Бурый пепел вперемешку с агатовыми снежинками и дымом тысяч фабричных труб.

Я родом из города, который населяют призраки и которым управляют мертвецы.

Мой дом – Яр-Инфернополис.

* * *

Чтобы собрать вещи, ушло куда меньше времени, чем представлялось.

Непонятно было, чем заниматься в оставшиеся до поезда часы.

За окном лил дождь, извергался из пастей грифонов и химер на карнизе, дребезжал в водостоках, гремел по крышам студенческого городка.

Комната, которую предыдущие три курса я делил с Родей, представляла собой странную картину. Шизофреническая раздвоенность, недосказанность:

Одна половина – голые стены, пустые полки, тщательно застеленная кровать, поверх которой громоздился мой «Индиана-Иванов», кожаный монстр с бесчисленными медными пряжками, ремешками и карманами, похожий на брюхастого левиафана (подарок отца на семнадцатилетие с присказкой «частые переезды – то, на чем строится наша профессия, сынок, и очень важно выбрать Правильный Чемодан»).

Вторая половина комнаты, родионовская – завалена хламом, стены обклеены плакатами синематографических идолов, кровать разворошена, простыни смяты.

Я сидел и смотрел на Фаину Жиску. Та призывно улыбалась со стены, выставив из укутывающих ее соболиных мехов алебастровые бедра и плечи.

До поезда была еще целая куча времени, и как его убить, я не представлял.

Рассеянно думал, как будет лучше – уехать, не попрощавшись с бывшим однокурсником, соседом и другом? Или все-таки посмотреть напоследок ему в глаза?

Выпал второй вариант.

Скрипнув дверью, Родя ввалился на заплетающихся ногах, насвистывая и спотыкаясь. Волосы набриолинены, брюки в полоску, малиновый пиджак с вензелем нашего Питбургского Императорского (впрочем, слово «наш» в моем случае уже неуместно).