Марь - Алексей Воронков

Но до того времени, когда самка ворона первой из таежных птиц сделает кладку и начнет высиживать птенцов, остается еще несколько недель. А пока что снега еще не сошли, а только лишь дрогнули под первым натиском весны. Посмурнели, почернели, набухли… Едет Ерёма на своем верном учаке, а под копытами у того ледяной наст похрустывает. «Хрумсь, хрумсь… Хрумсь, хрумсь…» Хо-ро-шо! Ажно петь хочется. И он затянул песню, которую певал еще его дед. Пел про то, как весело идет олень по тайге, как хорошо и вольготно живется тунгусам в родном краю, как добрые духи оберегают охотника от всех невзгод и не дают злым духам завладеть его телом и душой… «Хрумсь, хрумсь… Хрумсь, хрумсь…» Идет олень, идет, сам отыскивая нужную тропу. Ловит он своими чуткими ноздрями тревожные запахи тайги, одновременно прислушиваясь к протяжному пению хозяина. Знает: когда Ерёма поет, все в мире спокойно, а значит, и бояться нечего. Вот если он вдруг умолкнет…

Песнь Ерёмы оборвалась в тот момент, когда он, проехав на учаке верст двадцать, неожиданно увидел человеческие следы. И тревожно стало ему. Будто б кто-то вдруг явился к нему с недоброй вестью, наполнив его душу предчувствием беды. И забегали, словно белки по кругу, мысли в его голове, и тело покрылось холодным потом. Это чувство беды усилилось, когда возле знакомого тальца, что пульсировал в распадке меж двух высоких сопок, он увидел висевший на суку икэчен – старенький походный котелок. Тут же на мокрых камнях валялась голова довольно крупного яруна, во лбу которого виднелось небольшое пулевое отверстие. Ерёма неторопко слез с учака, подошел поближе и обмер. Ишь ты! – покачал он головой, сразу поняв, в чем дело. Охотник он опытный, потому не только следы читает, но и безошибочно скажет, какой пулей был убит тот или иной зверь. К примеру, пуля, выпущенная из его винтовки, оставляет более четкий след, потому как убойная сила тут о-го-го какая, а этот свинец как будто дрогнул, встретив препятствие, и чуть скользнул в сторону. «Калашников!.. Точно он!..»

Ерёма огляделся. Заметив торопливо уходившие от тальца в глубину зарослей следы, насторожился. Видно, кто-то увидел его и испугался – вот и сбежал. Сидит, поди, сейчас где-то в кустах и наблюдает. А что наблюдать? Вышел бы – поговорили. Может, заблудился человек – значит, надо дорогу ему указать. Если же то убивец какой, тот же беглый зэк, и того надо пожалеть. Ведь тоже живое существо. Может, он голоден, а то и болен. Это ведь тайга, и здесь нет теплого угла. Все сыро и мрачно, а до лета еще далеко…

Ерёма продолжал шарить глазами вокруг, надеясь, что опытный его взгляд уловит в этом частоколе дерев что-то живое, – ан не удалось. И тогда он сел на учака и пошел по следу. Так он шел, пока не заметил знакомые самэлки, затесы на деревьях, которые он оставлял всякий раз для ориентира, чтобы не сбиться на обратном пути с дороги. Где-то здесь, у подошвы яна, голой каменной горы, где находился небольшой сосновый бор – дягдаг, стояла на стороже одна из его ловушек. Охотный участок Савельевых аккурат начинался отсюда и пролегал вглубь тайги на десятки километров, где были расставлены его капканы.

Однако ходить по чужим следам не было времени – нужно было проверять чирканы да заряжать их свежей приманкой, которую еще предстоит добыть.

Сойдя со следа, он свернул в сторону и погнал Гилюя туда, где у него находилась первая ловушка.

К его удивлению, она оказалась пуста. Заметив рядом с ней на талом снегу четкий след от сапога, все понял…

Решил ехать дальше. Однако и в других его ловушках соболя не оказалось…

У, подлые росомахи! – не на шутку разозлился Ерёма, явно подразумевая под росомахами двуногих хищников. Но если таежный зверек грабит ловушки, чтобы не подохнуть с голоду, то зверь в обличье человека делает это с совершенно иным умыслом. Скорее всего, подумал Ерёма, кто-то решил заработать на его трофеях.

Однако свой бы никогда на это не пошел. Для тунгусов это большой грех, чтобы красть друг у друга соболей. Это то же самое, если бы вдруг у городского угнали его автомобиль. Значит, это чужак! – тут же решил Ерёма. Но откуда он здесь? Ведь в этих глухих краях, кроме охотников-тунгусов, сроду никого не было… А может, строители? Ну те, что «железку» тянут в тайге? Хотя вряд ли. Те бы никак не миновали Бэркан, а другого пути нет.

Но это с юга, а ведь есть еще север… Есть запад… Есть восток… Может, оттуда эти люди пришли?.. Но кто они? Геологи? Строители? А может, беглые зэки?.. Ну а соболь-то им зачем? Чтобы продать? Так ведь первый же заготовитель, которому они попытаются сбыть шкурки, их и «заложит». Можно, конечно, в город их увести. Но и там нет никакой гарантии, что повезет. Сколько таких уже случаев было! Бывало, уговорит какой-нибудь заезжий ухарь здешнего охотника продать ему соболей, а когда попытается сбыть их в городе – тут же и нарвется на ОБХСС. Вот и тюрьма. Это ж не Америка, где все можно, тут с этим строго…

Чтобы выследить вора, Ерёма спешился. Привязав учака к дереву и взяв наизготовку винтарь, крадучись отправился по чужому следу. Идти пришлось недолго. Поплутав средь дерев и кустарников, он наконец вышел к старой корявой сосне, в которой имелось дупло. Попытался заглянуть в него – не смог: слишком было высоко. Подходящих сучков, чтобы забраться по ним вверх, тоже не оказалось, поэтому пришлось возвращаться за Гилюем. Может, думал, встану ему на круп и тогда…

Ему повезло. Забравшись на дерево, он сунул руку в дупло, пошарил там и, нащупав пушистый соболиный хвостик, вытащил тушку зверька на свет. Потом вторую, третью, четвертую…

Вот, значит, где этот жулик устроил себе склад, усмехнулся Ерёма. Думал, никто не найдет. Дурак! Да разве от орочона что спрячешь? Ведь у него и глаз звериный, и нюх, а кроме того, у него еще и голова на плечах имеется. Так что прячь, не прячь ворованное – все равно конец один… И хорошо, если охотник тебя пожалеет, а то ведь и пулю можно схлопотать. Так издревле здесь ведется: коль своровал – получай. И это не какая-то там месть дикого таежного человека – это голос справедливости, закон, испытанный веками, это, в конце концов, в крови у орочона, который привык честно идти по жизни, не ведая другого способа существования.

То же самое может случиться, если ты по неосторожности или по злому умыслу вдруг убил в тайге дикушу – корягу, как ее называют охотники. Это святая птица для северного человека. Она настолько доверчива, что подпускает к себе буквально на расстояние вытянутой руки. Тот же рябчик, только чуть больше размером да окрас его темнее. Те, кто не знает законов тайги, из «мелкашек» ее бьют, а то и просто обыкновенными петлями ловят. Подведут осторожно такую петельку к птичьей голове, накинут на шею и тянут. Бывает, целый рюкзак набьют изверги дикушей. Лень им стрелять по ключам рябцов – вот и ловят эту добродушную птицу.

А вот тунгусы или те же якуты только в голодный год ее берут, когда бывает трудно добыть пропитание. Но в сытые годы ни-ни! Потому, коль увидишь перья дикуши на земле, так и знай, что это или лиса постаралась, или какой-то злой человек. И тогда лучше не попадайся, злодей, на мушку таежнику… Возьмет да не подумавши пальнет в тебя. Так бывает, когда рука человека сама научилась за многие годы реагировать на обстоятельства или же слушать голос природы… У писателя Новикова-Прибоя в одном рассказе корабельный кок, что многие годы прослужил на корабле, так же вот по инерции, то есть без сознательных усилий убил человека. Все вроде бы началось с шутки. «Бей!» – сказал кашевару один матросик, положив голову на чурбак. Думал, тот не посмеет – человек ведь. А у кока привычка была рубить все, что лежит на том чурбаке. Вот и ахнул… Конечно, здесь ни о каком законе природы говорить не приходится – только о многолетней привычке, однако параллель напрашивается…