История с привидениями - Питер Страуб

— Иногда. Но знаешь, он ведь сразу после этого наткнулся на тело Льюиса.

— А-а. Я еще удивился, что он там делал.

Они замолчали. Рики обнял жену за плечи, любуясь ее безукоризненным профилем. Интересно, не будь она такой красивой, смог бы он жить с ней так долго? Но к чему думать об этом — тогда она не была бы Стеллой, вот и все…

— Скажи, дорогой, какую женщину ты мог бы еще так любить?

Рики засмеялся, и они смеялись еще довольно долго.

Тянулись неподвижные дни; Милберн застыл под слоем снега. Омар Норрис, с бутылкой в глубоком кармане куртки, работал втрое больше обычного, проходя иногда одну и ту же улицу по два-три раза; порой, в конце работы, он был так пьян, что засыпал прямо на сиденье, в гараже. Номера «Горожанина» стопками громоздились в редакции — почтальоны не могли доставить их по адресам. Наконец Нед Роулс закрыл газету на неделю и распустил сотрудников домой. «В такую погоду — заявил он им, — не может случиться ничего, кроме самой погоды, так что желаю вам веселого Рождества дома».

Но кое-что случалось. Дюжины машин стали по дороге и были похоронены под снегом. Уолтер Берне заперся у себя, опорожняя бутылку за бутылкой и смотря бесконечное шоу с выключенным звуком. Питер готовил ему еду. «Я многое понимаю, — сказал он как-то сыну, — но этого я понять не могу». И вернулся к своей бутылке. Как-то вечером Кларк Маллиген снял с аппарата ленту «Ночь живых мертвецов», выключил свет, вышел из кинотеатра и наткнулся на занесенный снегом труп Пенни Дрэгер. Он потер ей щеки, но это не могло вдохнуть в нее жизнь или изменить выражение ее лица — Г наконец снял свои темные очки.

А Элмер Скэйлс встретил своих марсиан.

Это случилось накануне Рождества. Для Элмера эта дата ничего не значила. Он, как и все предыдущие недели, продолжал сидеть с винтовкой у окна, игнорируя праздничные хлопоты жены и отгоняя детей, когда они пытались его поздравить. В сочельник миссис Скэйлс и дети легли спать рано, оставив отца семейства в привычной позе — с ружьем на коленях и с тетрадкой на столе. При потушенном свете Элмер видел далеко, до самого сарая. Снег доходил до талии, застрянет любой, кто придет за его животными. Он научился писать в темноте:

Летом старые деревья отражаются в пруду, или Боже, Боже, что за работа быть фермером или Кто-то скачет по деревьям, но не белка, нет.

Он знал, что это не стихи, что это вообще ничего не значит, но все равно записывал в тетрадку. Иногда он писал туда и другое — воспоминания, разговоры с отцом: «Уоррен, можно, мы возьмем вашу машину? Мы ее скоро вернем. К вечеру. Есть одно дело».

Иногда ему казалось, что отец стоит рядом и что-то ему объясняет, что-то насчет машины.

«Посмотри на этих парней, сынок, разбили мою машину, загнали ее в болото и теперь суют мне деньги, но где им понять, что для меня значила эта машина, они ведь не копили на нее пять лет», — старый, надтреснутый голос, который он слышал удивительно четко. Элмер записал эти слова рядом со стихами, которые небыли стихами.

И тут он увидел что-то большое, идущее к нему по снегу, сверкающее глазами. Элмер уронил карандаш, вскинул ружье и уже готов был выстрелить прямо в окно, когда понял, что неведомое существо не убегает, а идет прямо к нему.

Он вскочил, опрокинув стул и прицелился, выжидая, когда существо подойдет поближе. Оно шло, пробираясь между сугробов, и Элмер с удивлением заметил, что оно много меньше, чем ему вначале показалось.

Оно подошло вплотную, прижалось лицом к стеклу, и Элмер увидел, что это ребенок.

Он опустил ружье, онемев от изумления. Застрелить ребенка он не мог. Лицо в окне глядело на него с выражением испуга и страдания — оно взывало к жалости. Своими желтыми глазами оно молило его выйти и помочь.

Элмер подошел к двери, слыша позади голос отца, помедлил и решительно повернул ручку.

В лицо ему ударил холодный воздух со снежной пылью. Ребенок стоял у окна, глядя на него.

— Спасибо, мистер Скэйлс, — сказал кто-то.

Элмер посмотрел назад и увидел высокого мужчину, стоявшего на снегу, не приминая его. Мужчина улыбался, лицо его было цвета слоновой кости, а глаза сияли золотом.

Он был самым прекрасным человеком из всех, виденных Элмером, и Элмер знал, что не застрелит его ни за что на свете, стой он тут с ружьем хоть целую вечность.

— Вы… что…

— Рад вам, мистер Скэйлс, — человек шагнул к нему.

В его глазах сверкала великая мудрость.

— Вы не марсианин, — сказал Элмер. Он уже не чувствовал холода.

— Нет, конечно. Я часть тебя, Элмер. Ты же знаешь это?

Элмер кивнул.

Человек положил руку ему на плечо.

— Я пришел поговорить с тобой о твоей семье. Ты ведь хочешь пойти с нами, правда, Элмер?

Элмер опять кивнул.

— Но сперва нужно кое-что сделать. Боюсь, что ты плохо представляешь, как вредят тебе все эти люди. Но я расскажу тебе.

— Расскажите.

— С удовольствием. Ты узнаешь, что нужно делать.

Элмер кивнул еще раз.

Чуть позже Уолт Хардести, проснувшись у себя в офисе, обнаружил на своем «стетсоне» новое пятно — заснув за столом, он опрокинул недопитый стакан и бурбон пролился в шляпу.

— Черти, — пробурчал он, имея в виду помощников, потом вспомнил, что они ушли домой на Рождество и не вернутся еще два дня. Он поднял стакан и осмотрелся. Свет в комнате был странного бледно-розового оттенка — как утром где-нибудь в прерии. Хардести протер глаза, чувствуя себя тем олухом из старой истории, который как-то заснул и проснулся весь седой лет через сто.

— Рип ван Сринкль, — пробормотал он, пытаясь оттереть шляпу рукавом, но пятно не желало исчезать. Во рту чувствовался мерзкий вкус. Он подошел к раковине, прополоскал рот и нагнулся к зеркалу.

Действительно, Рип ван Сринкль — гнусное зрелище. Он уже собирался отойти, когда увидел в зеркале, что дверь в камеры открыта.

Это было невозможно. Он отпирал эту дверь, только когда помощники привозили очередной труп, ждущий отправки в морг графства. Последний раз это была Пенни Дрэгер со смерзшимися черными волосами, перепачканными снегом и грязью. С тех пор прошло два дня, и дверь никто не открывал. Но сейчас она была открыта, как будто кто-то из покойников высунулся, увидел его за столом и спрятался обратно. Он быстро подошел к своему столу, зачем-то выдвинул и задвинул ящик и направился к камерам. За первой дверью была другая, металлическая, и она тоже стояла открытой.

— Иисусе, — сказал Хардести. Если у помощников были ключи от первой двери, то эту мог открыть только он сам. Он схватился за ключ, который по-прежнему висел у него на поясе, и некоторое время смотрел на него, словно пытаясь определить, мог ли он открыть дверь сам. Вдруг дверь захлопнулась, раздался тяжелый лязг металла.