Иосиф Грозный: историко-художественное исследование - Николай Никонов

Сын пил, буйствовал, глумился над друзьями, не признавал ничьих авторитетов, кутил, менял жен и любовниц. И примерно такую же вольную, чтоб не сказать беспутную, жизнь вела любимая дочь Светлана, то выходившая замуж, то разводившаяся, то снова мечущаяся в поисках новой любви. Великовозрастный кутила-режиссер Каплер, за ним — бойкий студент Мороз, сын Жданова Юрий, философ, который позднее в чем-то публично каялся в газетах… Какие-то московские подруги, более похожие на шлюх… И — разводы, ссоры, уходы…

Стараясь быть поближе к дочери, Сталин брал ее с собой на отдых. Последний раз это было в 51-м на дачах в Боржоми (кстати, вождь очень любил эту воду, признавал за ней великие целебные качества). Как-то сидя на веранде вместе с дочерью, отец разговорился с ней и, опять услышав это вечное: «Не везет мне! Не везет! Хоть не живи!» — и все это с истерикой, плачем, злыми глазами, вдруг замолчал и долго сидел, опустив совсем уже седую, почти белую голову. Был вечер. Вдали, спускаясь с гор, синела-поблескивала гроза. Гром доносило. Орали где-то ишаки. И тявкали под гром встревоженные шакалы. С воды тянуло теплом, запахом спелых плодов, сладостью переспелого лопнувшего винограда… Живи… Радуйся… Дыши грозовой свежестью…

И. В. Сталин.

А Светлана рыдала, отбрасывая слезы кулаками, вздрагивала, оборачивая к отцу злое лицо. Вылитая Надя… Или еще почище…

— Знаэщь чьто… — сказал он, поднимая голову. — Я… сэйчас сказку тэбэ расекажю. Бабущька твоя… мнэ в дэтствэ… рассказывала.

Сталин вздохнул. Помолчал.

Вытаращилась на него недоверчиво. Шмыгая, утиралась кулаком, облизывала губы.

— Вот… Жил в одном грузинском сэлэ бэдняк и лэнтяй. Звалы эго Хэчо или Хэчо-лэнтяй. Такой лэнтяй бил, чьто скажут эму: «Хэчо, закрой двер!» а он: «Вэтэр закроэт…» И всэм-всэм этот Хэчо жяловался… «Дэнэг нэт… Бэдный… Ныщий». Жяловался-жяловался, и сказалы этому люды… мудрые люды: «Иды, Хэчо, в горы… Найди там старыка Гэрбату… Этот старык високо-високо живет, за облаками, и всо знает… потому чьто он самый мудрый. Он тэбэ и поможет…»

Пощел Хэчо нэхотя… Пощел… идет-идет… Высоко… За облака зашел… Выдыт — хижина…

Сталин посмотрел на притихшую дочь и продолжал:

— Подошел Хэчо… к хижинэ, и виходит из неэ старык. Високый-високый, борода до колэн… бэлая. В руке посох. «Чьто, — спрашивает, — тэбэ надо, Хэчо? Знаю, чьто ти ко мнэ шел… Знаю… А зачем?» — «Да вот, — отвэчает Хэчо… — Нэ везет мне в жизни… Богатым быт хочу… Нэ получаэтся!»

Посмотрел на него Гэрбату и говорыт: «Вот чьто… Раз хочешь богатым быт, надо быт работящим и умным… Ну, ладно. Иды теперь домой и будэшь богатым. Я даже исполню три твоих желания. Но… думай, прежьдэ чэм их трэбоват. И очэнь богатым будэщ. А тэпэр иды!» — и посохом показал — куда идты.

Сталин прислушался к приближающемуся грому. Горы уже заволокло, и на веранде стало сумрачно. Светлана внимательно вглядывалась в отца. Таким она его давным-давно не видела, разве что в очень дальнем-дальнем детстве, когда отец души в ней не чаял, носил на руках, пел песни и, бывало редко, рассказывал грузинские сказки.

А Сталин, с досадой пошарив в кармане в поисках папирос (курить бросил, и курившие поймут), продолжал:

— Побэжал Хэчо… Вныз лэгко. И к богатству скоро. Вот бэжит, выдит… Яблоня стоит… Вся в яблоках. Хэчо хват на ходу… Откусыл… И плюнул.

Горькое яблоко… Виплюнул. Обругал яблоню. А она эму: «Добрый чэловэк! Я нэ виновата. Под корнями у мэня сундук с золотом закопан… Старык Гэрбату тут проходыл. Сказал… Как золото викопают, яблокы сладкыэ будут. Викопай, добрый чэловэк — и бэри…»

А Хэчо толко отмахнулся и — бэжять.

— Мэня, — крычит, — дома богатство жьдет!

Опят бэжит… Пить захотел. Тут речка… Зачэрпнул воды… А оттуда рыба больщая-больщая. Во рту — алмаз… С яйцо… «Помоги, — стонэт. — Винь камэнь и бэри сэбэ…»

А Хэчо только рукой махнул и далше. Подбэгаэт к аулу — навстрэчу волк. Страшный… шелудывый.

— Нэ знаэщь ты самого лэнивого и глупого человэка? Старик Гэрбату сказал, что виздоровэю я, когда такого съем!

— Нэ знаю, — крычит Хэчо. — Я богатый и умный…

Прыбегаэт домой… Чьто такоэ? Ныкакого богатства нэт. Голые стэны… как было… Заругался… Крычит: «Ах ти, Гэрбату! Зачэм обманул? Гдэ богатство?» И вспомныл… Надо же тры желаныя сказат… Задумался… Чьто просыт? А тут — гроза — вот как сейчас, — усмехнулся Сталин, потому что гром уже ходил из края в край, сотрясая дачу, и молнии бело белили веранду.

— А пока он думал, — продолжал отец, — заболел у Хэчо живот. Так заболел, чьто Хэчо заорал: «Чьтоб ти пропал!» И тут ударыл гром… Схватылся Хэчо за живот… Нэт живота… Одын хребэт щупаэт… Испугался. И опять закрычал: «Пусть будэт лучше болщей-болщей!» И опят ударыл гром.

Смотрит Хэчо — лэжит он на спыне, а живот в потолок упыраэтся. Эще больше испугался. Закрычал: «Пуст будэт такой, как был!» И трэтий раз ударыл гром. Выдит Хэчо… живот на мэстэ, а богатства — нэт! Заругался и побэжал он снова к Гэрбату. А тут и тот волк. «А-а, — говорыт, — тэпэр-то я знаю, кто самый глупый и лэнывый!» Хват его и сожьрал.

Гром прокатывался и снова как будто возвращался. Стеной лил кавказский ливень.

— Вот так и ты, дочь, — покачал Сталин седой головой… — Тры раза замужь… бэз моэго согласия лэзла. А чьто получилось? Жялко мнэ тебя… Но нэ исправишь… Чем ти нэ тот Хэчо? Чьто тэбэ мало? Почэму умного человека нэ находышь?

Наклонив голову, дочь упрямо молчала. Ливень хлестал за окнами и где-то капало. Молчала. Вылитая мать! Ни в чем не уступит… ничего не хочет слушать. А жалко ее… Горько жаль. Дочь… Кряхтя, он поднялся, сказал сурово:

— Ладно… Пойдем ужинать. Можэт… и на пользу тэбэ будэт эта сказка.

* * *

Пятьдесят второй год, и уже семьдесят третий его жизни, был, наверное, самым тяжелым. Перенес, перемог второй инсульт, диковинной силой воли преодолел, заставил себя встать на ноги и продолжать работу. Где-то Сталин читал, что уже после шестидесяти нет лучшего лекарства для продления жизни и здоровья, как работать, работать и еще больше работать. Альберт Швейцер, что ли, сказал.

И продолжал заваливать себя работой. По-прежнему по утрам читал прессу и письма, скудно завтракал: вареная кукуруза, котлета из лосятины, творог без жира, хлеб-лаваш да чай с неизбежным лимоном. Совсем почти перестал пить вино. Бутылку «Телиани» разводил водой, пил по рюмке чуть ли не месяц. Приказал включать в меню бананы — где-то опять вычитал подтверждение уже читанному раньше, что индейцы в горах живут на бананах по сотне лет.

А обилие дел не сокращалось. Все требовало его подписи, утверждения. Доклады разведок, сообщения атомщиков (творили еще более чудовищную бомбу — водородную, где лишь запалом должна была стать атомная), страна строилась, в Москве возводились чудовищные высотники-«недоскребы», как окрестил их народ за странную архитектуру, повторяющую кремлевские башни. А строили зэки…