Без гнева и пристрастия - Анатолий Степанов

— Коллегиальность только по крайней необходимости. Каждый из нас будет работать на точно определенном участке, а руководство предстоящей операцией я беру на себя. Вот тебе твое любимое единоначалие, дорогой мой полковник Вася. Согласен?

Давно не было у полковника Корнакова такого командира. Точно и безоговорочно обозначены условия дальнейшей работы. Принимай или не принимай. Он принял:

— Согласен.

Смирнов покряхтел по-стариковски, поерзал на стуле и с большим удовольствием отметил с интонациями Брежнева:

— Вот и ладушки. Не отмечая недостигнутые нами успехи, для начала сразу же к вполне ощутимым и, к сожалению, неисправимым ошибкам и проколам…

Продолжить ему не дал Кузьминский, не умевший долго молчать:

— Начнем все-таки с моего вопроса. Почему отсутствует Ленька Махов?

— Потому что я его не позвал, — просто ответил Смирнов.

— А почему ты его, Саня, не позвал?

— В ближайшее время, я думаю, нам придется заниматься такими делами, которые, мягко говоря, не совсем вписываются в рамки юридических норм. И Лене не обязательно об этом знать. Теперь тебе все понятно, любознательный мой? И не перебивай меня больше!

Но перебил Сырцов:

— Главный прокол вижу в том, что я слишком поздно вышел на связника. Достань я его хотя бы на пять дней раньше, Рябухин был бы мой. А там… — Сырцов вяло махнул рукой. — Эх, да что говорить, опоздал я, на такт опоздал!

— Не рви на себе тельняшку, Жора, — властно остановил его Смирнов. — Мы часто любим не по делу ссылаться на обстоятельства, но тут обстоятельства действительно оказались сильнее нас. Корень и его ребята сделали все возможное и в кратчайшее время, но никак не могли успеть к нужному сроку. Покаялся, и будя. Твои дальнейшие шаги?

— Завтра я повяжу Рябухина.

— Будем надеяться. И он твой на сутки. Теперь поговорим о главном проколе, о моем. Я был уверен, что выстрел будет, потому что покушение на Маркова уже было знаком будущей серийности. Я предполагал, что следующий выстрел может последовать в одного из руководителей «Молодой России». Но я мысли не допустил, что смертельный выстрел прозвучит в этом здании. А о снайпере-смертнике даже и не думал. Здесь не чеченские игры.

— Снайпер-смертник поневоле, — поправил Корнаков. — Она могла бы уйти, если бы не замок, на который ее закрыли сообщники.

— Что такое ваш начальник службы безопасности, Вася?

— Слава Веремеев. Алексей доверял ему безоговорочно.

— Ты после всего… — Смирнов замялся. — После смерти Насонова… Ты тряс его, Вася?

— Не то слово.

— Откуда появились эти две лестницы?

— Инженер здания представил Веремееву полный план здания.

— Это здание перестраивалось четыре раза. Веремеев заглянул в первоначальный мельниковский план?

— Он изучал только то, что ему представили.

— Вася, ты — солдат, ты — командир, ты — полковник, отвечающий за жизнь тысячи людей. Ты бы ограничился тем, что тебе представили?

— Там была война. А здесь… Не знаю.

— Так гони его к чертовой матери. Он стар для таких дел.

— Виноват я. Я не проверил.

— Давай не будем соревноваться в виноватости. Я уже принял вину на себя окончательно. Ты — солдат, а я — мент. Я должен был, как ишейка, обнюхать все.

Надоело Кузьминскому это парное рыдание-покаяние. Сказал презрительно:

— Два полковника порыдали на грудях друг у друга. Давайте вытрем глазки, высморкаем сопли и начнем деловой разговор. — И обратился к Спиридонову: — Папа Алик, давай твои расклады по существу дела.

Спиридонов растер лицо ладонями и, глядя в стол, заговорил:

— У двух партий если не общий, то по возрастному признаку очень эмоционально близкий электорат. Как это ни странно, но людей, симпатизирующих как патриотам, так и младороссам, объединяет желание возродить великую Россию. Разные представления об этом процессе, разные предлагаемые методы осуществления, разные, в конце концов, цели. Электорат этот — молодежь, которую надо одарить высокой идеей. Если у патриотов это националистическое и великодержавное, просто великодержавное — мы лучше всех, мы сильнее всех, должны быть и будем главнее всех, то у младороссов главный лозунг: давайте жить по-человечески, то есть учиться у мира, быть в согласии с миром, работать по-настоящему, как во всем мире, для того, чтобы быть одной из главных держав мира. Но молодежь-то разная.

— Алька, — вдруг вступил в диалог Роман Казарян. — Ты понимаешь, научный хрен, что молодежь можно повести туда, куда хочется вонючим деятелям со стороны? Бурные стычки, разноцветные флаги, лояльность правоохранительных органов — и что же мы получаем, дорогие мои мудрецы?

Корнаков понял наконец, с кем имеет дело. Спросил и скромно, и вызывающе, глядя-таки на Смирнова:

— Боитесь революции роз?

— Вася, я в свои восемьдесят за себя не боюсь — я боюсь за вас, за истинную молодую Россию без кавычек, которая может быть втянута в великое противостояние не только с существующей властью (к ней у всех достаточно претензий), но и с только-только устанавливающимся миропорядком, где пассионарные порывы постепенно переходят к стабильному, без рывков и всплесков действенному созиданию. Я боюсь еще одной бессмысленной десятилетней смуты. — Смирнов хотел было продолжить речь, но вдруг умолк и махнул рукой.

— Я в ответе за «Молодую Россию»… — с достоинством заявил Корнаков, но, поняв, что берет на себя непосильное, улыбнулся извинительно: — Я имею в виду, конечно, партию под таким названием. И ручаюсь за нее.

— Тебя сегодня ночью на экстренном заседании выбрали председателем совета? — спросил Смирнов.

— Да, — кратко ответил Василий.

Картину, которая должна была пронзить все изболевшиеся души, смог увидеть только Кузьминский. Он сидел у окна и по писательскому легкомысленному любопытству следил за подпрыгивавшими на садовой дорожке воробьями. Воробьи, пропеллерно крутя крылышками, исчезли, потому что по дорожке мерным шагом шла Ксения, в джинсах и кофточке — домашняя, рассеянная, — будто на десять минут в хлебную лавку отлучалась.

— Ксюшка идет, — для большого эффекта слегка зевнув, лениво сообщил Кузьминский.

Все стояли, когда Ксения вошла в столовую. Она оглядела их и тихо поздоровалась:

— Здравствуйте, мои родные.

Рванулся к ней Константин, но был остановлен солдатским хватом Василия, который, прижав его к себе, посоветовал на ухо:

— Твоя очередь будет, когда она сама тебя позовет.

Первой по-джентльменски пропустили Лидию Сергеевну.

— Лидия Сергеевна, — взмолилась Ксения. — Только не обнимайте меня, пожалуйста! От меня, как любит выражаться Жорка, лошадкой разит. На станции Шатура вместе с бомжами ночь на лавке коротала.