Месть Ориона - Бен Бова

– Но это же неправда! Я предан Амону и всем богам!

– Некопта видит в тебе угрозу, – заметил я.

– Он хочет сделать культ Пта главным; тогда он станет самым могущественным человеком во всем царстве.

– Да, видимо, так. – Я ничего не сказал ему о царевиче Арамсете.

– Он всегда плохо относился ко мне, – расстроенно пробормотал Гетепамон. – Однако никогда бы не подумал, что он ненавидит меня настолько, чтобы желать… отделаться от меня. Он очень жесток. Когда мы были маленькими, он наслаждался, причиняя боль остальным.

– Он управляет царем.

Гетепамон стиснул свои пухлые руки.

– Тогда я обречен. Я не могу рассчитывать на его милосердие. – Он оглядел огромный пустой храм, словно надеясь добиться помощи от каменных изображений богов. – Все жрецы Амона погибнут от его меча. Он не позволит ни одному из нас бросить вызов Пта и себе самому.

Жрец не просто растерялся, он паниковал. Видно было, что Гетепамон – не честолюбив и не лишен совести. Я не знал, как он сделался жрецом Амона, однако нетрудно было сообразить, что мой новый знакомый не обладал политической властью и не имел стремления к ней.

Наконец я понял, что могу доверять этому человеку, столь похожему на моего врага. И поэтому успокоил его, сообщив, что теперь Арамсет возвращается в столицу во главе войска, снедаемый страстным желанием защитить своего отца и укрепить свое положение в качестве наследника престола.

– Он так молод, – вздохнул Гетепамон.

– Наследники престола мужают быстро, – сказал я. – Иначе им не позволят вырасти.

Мы оставили огромный храм и поднялись по длинной каменной лестнице. Гетепамон пыхтел и потел, наконец мы поднялись на крышу здания. Из-под колыхавшегося тента виднелся город Менефер, а за Нилом высилась великая пирамида Хуфу, блистая белизной… Она четко вырисовывалась на фоне далеких гранитных утесов.

Слуги принесли нам кресла и стол, затем артишоки и нарезанные баклажаны, холодное вино, фиги, финики, дыни – все на серебре. Я вдруг осознал, что на самом деле мы ни мгновение не оставались с глазу на глаз, за нами все время следили – во время пути по храму. Впрочем, я полагал, что никто не осмелится приблизиться настолько, чтобы подслушать наш разговор.

Я с удивлением обнаружил, что Гетепамон ел немного, вернее, почти ничего: пожевал несколько листочков артишока, взял фигу или две.

Нельзя набрать такой вес, питаясь одними орешками, которые он носит с собой. Значит, подобно многим толстякам, он старается есть в одиночестве.

Мы проследили, как село солнце, и я подумал об их Осирисе, который, подобно мне, умер и вернулся. Наконец, когда последние лучи заката растаяли на западных утесах и блестящая вершина великой пирамиды потускнела, Гетепамон тяжело поднялся из кресла.

– Пора, – объявил он.

Я почувствовал, как внутри у меня все дрогнуло.

– Я готов.

Мы направились вниз по лестнице через просторный темный зал главного храма, который освещался лишь несколькими лампами, свисавшими с консолей гигантских каменных колонн. Гетепамон направился к колоссальной статуе какого-то бога, голова которого находилась в тени, и провел своим пухлым пальцем по шву между двумя массивными камнями в стене позади нее.

Огромная плита бесшумно повернулась, и мы молча ступили в открывшийся за ней проход. На столе возле входа тускло горела масляная лампа. Гетепамон взял ее в руку, и камень скользнул на место.

Я последовал за жирным жрецом по сужавшимся коридорам, которые освещал лишь мерцавший огонек лампы.

– Будь осторожен, – шепотом предупредил он. – Держись справа, прижимайся к стене, а то попадешь в ловушку.

Я следовал его наставлениям. Мы прошли дальше, теперь пришлось держаться уже левой стороны. Потом спустились по длинной-длинной, казавшейся бесконечной лестнице. Я едва мог различить ступени в полутьме, они казались стертыми, хотя и были густо покрыты пылью. Пространство по сторонам лестницы все сжималось: спускаясь, я то и дело задевал стены плечами. Потолок нависал настолько низко, что мне приходилось пригибаться.

Гетепамон остановился, и я едва не наткнулся на него.

– Здесь начинаются испытания. Мы должны перепрыгнуть через следующую ступеньку, потом обязательно ступить на четвертую за ней, затем пройти еще по четырем. Наконец надо перепрыгнуть еще одну – после этих четырех. Ты понял?

– А если я ошибусь?

Он глубоко вздохнул:

– В лучшем случае весь проход лестницы заполнится песком. Возможно, существуют и другие наказания за оплошность, но я о них не знаю, ведь в старину строители предпринимали различные меры предосторожности и ревностно относились к делу.

Я постарался исполнить его указания, ступая туда, куда он велел; мы добрались до конца лестницы и продолжали путь по чуть более широкому коридору.

Я почувствовал облегчение: худшее уже закончилось. Новых предупреждений о ловушках со стороны жреца не последовало.

Мы остановились, Гетепамон толкнул дверь. Она заскрипела, медленно открылась, и мы вошли внутрь помещения.

Вдруг отовсюду ударил яркий свет, причинявший боль глазам, которые я поспешно прикрыл рукой, ожидая вот-вот услышать насмешливый хохот Золотого бога.

И тут я ощутил прикосновение руки Гетепамона:

– Не бойся, Орион, ты в зале Зеркал. Это из-за них мы вынуждены были ждать заката.

Я опустил руку и, осмотревшись, увидел, что мы находимся внутри комнаты, полной зеркал. Они располагались на стенах, на потолке, на полу… Словом, везде. Зеркала не были плоскими; напротив, они отражали свет под разными углами и располагались повсюду, кроме узкой дорожки, зигзагом протянувшейся через пол. Свет, ослепивший меня, являлся всего лишь отражением лампы Гетепамона от сотни полированных граней.

Указывая вверх, жирный жрец произнес:

– Там над нами имеется призма, фокусирующая свет солнца. Днем в этом зале погибнет любой, кто осмелится войти.

Все еще щурясь, я проследовал за ним по полированной скользкой дорожке до другой скрипучей двери, которая вела в длинный узкий коридор.

– А что дальше? – буркнул я.

Он облегченно вздохнул:

– Ну, самое худшее – позади. Теперь придется подняться по короткой лестнице, и мы окажемся под самой пирамидой в храме Амона. Оттуда нам надлежит подняться в погребальную камеру самого царя, и на этом пути уже нет никаких ловушек.

Я обрадовался, услышав его слова.

Крошечный храм был глубоко укрыт под землей, места в нем едва хватало для алтарного стола и немногочисленных ламп. Три стены были грубо вытесаны из камня, четвертую покрывали небольшие барельефы. Потолок казался единым чудовищно огромным обтесанным блоком. Я ощущал, как жуткий вес пирамиды давит, душит, нагнетает ужас… Подобно руке гиганта выжимает воздух из легких. Затененная арка укрывала начало лестницы, едва ли не вертикально поднимавшейся к погребальной камере царя Хуфу.