Коварный камень изумруд - Владимир Дегтярев

— Вот тебе и гора твоя, Скиртха Тау, — рядом с Егоровым остановился Ерофей Сирин. — До неё всего одна верста ходу. Мы основной обоз оставим здесь, при двух людях, а сами пойдём вон туда. Видишь, перед горой холмик, поросший редким лесом?

— Подозрительный тот холмик. Очень ровный. Как инородческий похоронный курган.

— Это и есть курган. Там кто-то из наших древних предков упокоен. По сказаниям людей нашей древлянской веры, там упокоен князь Бишна... Люди просят, Александр Дмитриевич, чтобы ты им сказал — за каким таким... лешим мы на эту смертную гору идём? А?

— Там, внутри горы, спрятаны богатства тех древних людей, что до Великого Потопа здесь жили. За теми богатствами мы идём... Не хочешь — не ходи. И людям своим скажи, пусть не ходят. Мне-то из всех богатств этой горы надобен большой изумруд. И всё, можно поворачивать...

— Поворачивать не выйдет, Александр Дмитрия. Назади нас уже ждут те, шерстистые, как ты их обозвал. И обязательно поймают и не выпустят. А идти вперёд, то бишь, в село Черкутинтаул, так путь туда только один — через эту гору.

— Дак, ведь на неё нам не подняться?

— А никуда нам здесь не подняться... Оглянись, присмотрись, видишь, что кругом одни отвесные скалы. Потому и надо идти нам сквозь эту горушку, Скиртха Тау. А те люди... или нелюди, что внутри её живут, нас пропускать не станут.

— Это что же выходит? Я вас завёл на погибель? Ведь ты знал про эту гору, Ерофей? Знал... Так зачем со мной пошёл? И людей своих повёл? Зачем?

— А мы — уральские. Нам надобно знать нашу землю.

Ерофей Сирин оглянулся на своих людей, стоявших молча, в ожидании решения двоих командиров похода.

Ерофей распорядился:

— Панята Шикин! Гузей Оралов! Останетесь здесь! С обозом! Глядеть в оба глаза. Стеречь добро и лошадей!

Самые молодые из обозников оставались на страже обоза. Обычай такой...

Когда Егоров последним поднялся на курган, то с большим удивлением высмотрел, что обозники вытащили на свет из расшпиленных возов.

Пушки!

Две пушки древней работы мужики уверенно укладывали на новотёсаные станки. Жерла пушек глядели точно в середину тёмной горы Скиртха Тау. Конечно, пушки особой мощью не хвастались, всего по четыре фунта весило ядро к этим пушкам. Но сила в них имелась подходящая.

— Ты, Александр Дмитриевич, ведь этих пушек у нас не видел, так? — спросил Сирин.

— Откуда бы я их видел, — с понятием отозвался Егоров. — Пушка она есть принадлежность государева войска. У вас пушек быть не может. Не вижу я у вас пушек...

— Не думай чего воровского, Александр Дмитрии, эти пушки нами взяты у поножовщиков Емельки Пугачёва, — рассмеялся Сёма Гвоздилин. — Деды наши, если правду говорить, эти пушки у башкирцев отобрали. Те собирались ими наше село громить. Вот, не погромили...

Тут на самой середине горы Скиртха Тау вдруг оглушительно треснуло. Огромный плоский камень полетел вниз, открывая в горе большое квадратное отверстие. Оттуда в сторону обозников что-то злое заорал тонкий, совершенно детский голос.

На тот голос тут же отозвался непонятными словами Сёма Гвоздилин.

* * *

К вечеру орание прекратилось. Последним проорал Сёма Гвоздилин. Проорал на том непонятном языке, какого никто не знал.

— Чего ты им на прощание крикнул? — спросил Егоров, укладывая рубленый лапник возле большого костра, горевшего в нодья[9].

— А пожелал тем скиртха спокойной ночи, — ответил Сёма Гвоздилин. — Умаялись, поди, орать одно и то же.

Сирин ещё в обед пояснил Егорову, что именно из дыры в горе орут скиртхи. Они орут, чтобы «люди убирались, а то будет людям плохо». А им в ответ «люди» орали (Гвоздилин орал), что они на курган пришли исполнить древний обычай тризны по усопшему предку. Исполнят обычай и через три солнца (через три дня) отсюда уйдут.

Но скиртхи опять орали те же слова про «уйти». Замучили людей своим ором подгорные каменные жители...

На ужин сварили обычный в этих местах жирный шулюм.

— Я не устал, от безделья даже спать не желаю, — объявил Егоров. — Я до рассвета подежурю. Потом подниму мужиков и тебя, Ерофей.

— Ладно, годится, — согласился Ерофей Сирин. — Но вот ты бы, как военный человек, хоть и бывший... ты бы представил себя на месте этих, людей горы. Что бы сделал?

Егоров поглядел во тьму, которая уже скрывала и саму гору, и отверстие в ней.

— У них не одно отверстие должно быть, — уверенно ответил Егоров. — Должны быть ходы и в подошве горы. Могут ночью и напасть.

— Вот. Поэтому и я с тобой стану дежурить. Ружей у нас на двоих, стало быть, десять штук, да твои два пистоля есть. Где что не так шевельнётся, будем стрелять. И той стрельбой от нападающих отобьёмся, и своих людей ото сна поднимем.

— Гоже. Давай я стану следить за горой по правую руку, а ты — по левую руку, — Егоров перетащил вправо от костра охапку лапника, перетащил четыре своих ружья, затеплил на ложах длинные фитили, лёг на колючие ветки ели и уставился во тьму.

* * *

Взошла серпастая луна, и тут же её прикрыло тёмное облако. В сторону обозного лагеря потянуло сладким запахом.

Внизу, в пятидесяти шагах у подножья кургана, где утихли на ночь лошади, послышалось слабое звяканье сбруи.

Егоров подставил ладонь ко рту, чтобы звук шёл в сторону Сирина, громко прошептал:

— Ерофей! Кто у нас при конях?

— Парас Топорник, — чуть погодя отозвался Сирин. Голос у него звучал совершенно сонно. — Мужик верный...

А внизу, у лошадей позвякивать не перестало.

— Ерофей! — опять приставив ладонь ко рту, шепнул Егоров. — Я туда, вниз сбегаю и тотчас вернусь. Что-то лошадей тревожит. Вдруг твой Парас уснул?

— Давай делай, — вроде шепнул в ответ Сирин. И Егоров, пригнувшись, начал скользить по склону кургана, в ту сторону, где ночевали лошади.

Услышав скольжение и дыхание человека, лошади притихли. Не звенели.

— Парас! Парас! — позвал Егоров, боясь, что в темноте ему прилетит камнем по затылку. Это я, Егоров. Иду проверить. Ты где?

А уже очутился Егоров чуть не у самых конских ног. Парас не отозвался. Егоров тут же достал оба пистоля, с металлическим стуком взвёл курки.

Из-под ног лошадей на него вдруг глянули большие, совершенно белесые глаза. В тех глазах не виднелось зрачка, но они подрагивали внутренним светом. Рядом с этими зрачками засветилась ещё одна пара глаз.