Пятиозерье - Виктор Точинов

Усталые глаза Арно светло-голубые, почти серые, в мелкой сетке морщинок, и ОНА понимает, что он не молод, гораздо старше, чем показался ей поначалу. А еще ОНА видит то, что скрыто от всех тысяч и тысяч взоров, устремленных на этого человека — угольно-черную кляксу над его левым плечом, колеблющуюся, похожую формой на пламя огромной свечи. Знак смерти (ОНА знает, перестав даже задумываться теперь, откуда берется это знание) — небывало большой и четкий... «Удивительно, — думает не-Света, — как он вообще до сих пор жив...»

ОНА инстинктивно протягивает к нему руку — нет, конечно, не руку — но нечто, бывшее частью ЕЁ, тянется вперед; и сжимает, сдавливает черное ничто, леденящее и обжигающее одновременно.

Легкая рябь проходит по картинке Мира. На сей раз что-то чувствуют и остальные — умеющие смотреть лишь глазами — но никто так и не понимает, что произошло...

Черный и опасный знак побледнел и уменьшился. Сейчас он был ничуть не больше, чем у любого рожденного, обреченного когда-то умереть.

«Ты вспомнила, ты смогла!»

«Нет, нет, нет!»

«Да!!! Никто другой не может убрать знак смерти — только ты, Дарящая!»

"Я не знаю... не понимаю, как это получилось. .. И я — не Дарящая!" «А кто ты?»

" ......."

«Хорошо, есть еще один путь... Вперед!»

ОНА чувствует, как ОН исчезает, выпадает из Мира, из той реальности, которую не-Света может теперь ощущать столь полно — выпадает и влечет ее за собой.

Совсем наверх ОНИ не уходят — но все вокруг смазывается, мутнеет, становится полупрозрачным — и стремительно несется мимо. Призрачные деревья леса — возделанные поля — строения и люди (город?) — снова поля — лента реки — опять лес — берег, усыпанный ослепительно белым песком — безмятежная гладь моря...

...Это остров — круто встают из бирюзовых вод скалы его, и нет внизу пологих берегов и песчаных пляжей — кончается вода и начинается отвесный камень. В скале высечена лестница. Лестница из тысячи — не больше и не меньше — каменных ступеней, стертых и отполированных за века бесчисленными ногами. Внизу, у вырубленного в скале причала, белеет парус. Двое прднимаются по ступеням — устало, медленно, преодолев уже большую часть пути.

ОНИ стоят (не ногами) наверху и смотрят (не глазами) на этих двоих, на мужчину и женщину. Мужчина высок, и годы не согнули его, хоть прожил он их немало. Но — чувствуется в движениях и шагах, в положении чуть опущенных плеч не то усталость, не то безнадежное смирение с чем-то неприятным и неодолимым.

Спутница его кажется младше, но тоже не молода, — на том пике зрелости, когда красота иных женщин вспыхивает особенно ярко — как пламя свечи, готовой погаснуть. Старость женщины не за горами. На лицах обоих читается надежда и, спрятанная гораздо глубже, тревога-.

He-Света понимает вдруг, что может слышать (ощущать? понимать?) мысли этих двоих. Понимает и другое: что сей дар был у НЕЕ и раньше — там, на стиснутом деревьями лугу, но тогда присутствие огромного количества мыслящих существ вокруг не дало ощутить этого, мысли их сливались, как сливаются голоса толпы или шорох травинок огромного поля...

ОНА с любопытством — касающимся скорее нового умения, а не содержания мыслей — начинает слушать женщину.

...Она хотела иметь ребенка, хотела давно и безуспешно, раньше как-то не получалось зачать в коротких встречах с мужем, он воевал, почти двадцать лет воевал в войнах, сотрясавших обломки рухнувшей Империи, а она любила его, и не хотела рожать ни от кого другого, хотя наверняка можно было исхитриться и сделать так, чтобы срок беременности не вызвал ни малейшего подозрения, но она не хотела, потом войны как-то сами собой угасли, словно костер с выгоревшим топливом, полыхая лишь на окраинах, и последние пять лет они жили вместе, уже не расставаясь надолго, но все равно не получалось ничего, и неясно было, кто виноват, они испробовали все, они потратили много золота — его-то как раз хватало — на дипломированных лекарей, и на подозрительных шарлатанов, и на жрецов всевозможных культов — ничто не помогало, и женский ее век кончался, осталось три-четыре года, а может и меньше, и последней попыткой стала поездка сюда, к одному из немногих уцелевших святилищ Пронзающего и Дарящей...

Дарящей? — удивляется не-Света. — ОН называл меня Дарящей...

Пара заканчивает подъем — и проходит мимо НИХ, ничего не заметив и не почувствовав. Впрочем... Женщина на секунду останавливает взгляд на том месте, где находится не-Света. Во взгляде сквозит легкое недоумение...

Мужчина и женщина идут по вымощенной дорожке, пересекающей зеленый, полный диковинных цветов луг, расположенный на обширной горной террасе — дальше вновь громоздятся скалы, рассеченные широким проходом. Пара стремится именно туда. ОНИ двигаются следом.

Площадь, два небольших храма на противоположных краях ее, и обелиск в центре появляются перед глазами мужчины и женщины неожиданно — так, очевидно, и задумано неведомыми строителями. Они медленно подходят к обелиску.

На площади, кроме пришельцев, никого нет. Ни одного человека.

Это высокая стела из красного камня, увенчанная скульптурным изображением двух рук, судя по изяществу форм — женских. Одна рука свисает вниз — мертво, безжизненно. Ее обвивает стебель какого-то растения, похожего на лиану с толстыми длинными шипами. Каменные шипы глубоко впиваются в каменную кожу, и кажется, что камень красен от пролившейся на него крови.

Другая рука устремляется вверх, и держит на раскрытой ладони не то огромный цветок неправильной формы из полупрозрачного голубого камня, не то стилизованное изображение пламени. Колючая лиана виднеется и на этой руке — но разорванная на куски, бессильно сваливающаяся...

He-Свете скульптурная композиция кажется странно знакомой, будящей далекие-далекие воспоминания... ОНА чувствует — еще чуть-чуть, еще одно крохотное усилие, и они, воспоминания, вырвутся наружу... ОНА вспомнит всё.

Женщина опускается на колени. Кладет к постаменту большой букет, который принесла в руках, — цветы голубые и алые. Встает.

Потом пара разлучается. Мужчина направляется к левому храму, женщина — к правому. У него в руке холодное оружие — едва ли боевое, скорее церемониальное, богато изукрашенное: не то маленький меч, не то большой кинжал. У женщины — небольшой, завернутый в разноцветную ткань сверток.

Левый храм, к которому пошел мужчина, несимметричен — и неправильные формы его рождают чувство тревоги. Не страха или неприязни — именно тревоги, как далекий зов боевой трубы. Из крыши храма — наискось и не по центру — выдается огромная и остроконечная каменная призма, словно наконечник гигантского копья, пронзившего землю и скалы откуда-то из не представимой глубины и закончившего свой путь именно здесь. Стены храма покрывают барельефы — и все они изображают битвы. Рушатся пылающие стены крепостей, и невиданные боевые животные вламываются в ряды насмерть вставшей пехоты, и земля содрогается под колесницами... Смерти много на этих барельефах, но отчего-то не вызывает она мрачных чувств. Лишь азарт последней схватки медленно закипает в крови у смотрящего на них — схватки ради Победы, перед которой смерть ничто... Изображение того, кому посвящен храм, отсутствует. Но дух его чувствуется во всем — пьянящий отзвук всепобеждающей силы.