Не плачь по мне, Аргентина - Виктор Бурцев

– Нет. Я советский подданный. В моих документах записано…

– Что ты тут делаешь? Почему у тебя вооружение?! – Английский у этого усатого кабальеро был настолько ужасен, что Костя с трудом понял, о чем речь.

– Пистолет… Пистолет… Не мой! – Эта нелепая отмазка пришла в голову неожиданно. – Я подобрал его на дороге. Там. Он не мой. Я хотел сдать его властям. Отведите меня в комендатуру! Я имею важную информацию…

Краем глаза Таманский увидел, что лежащего рядом парня перевернули и куда-то поволокли. Костя повернул голову. И, несмотря на окровавленную маску, узнал этого человека. Индеец, подвозивший их…

Неподалеку заработал двигатель. Включились фары. Офицер ударил Таманского по щеке:

– Смотреть сюда! Ты марксист?! Ты коммунист?!

– Я гражданин Советского Союза! Отведите меня к коменданту. У меня важная информация.

– Молчать! Долбаный марксист! – Офицер снова отвесил Таманскому пощечину. Почему-то эти удары, не такие уж и сильные, казались Косте особенно неприятными, оскорбительными до слез. Было мерзко.

Костя видел, что избитого до полусмерти индейца поставили на колени в освещенном фарами кругу.

– Ты его знаешь?! – орал офицер. – Отвечай! Ты его знаешь?! Кто это? Марксист?!

– Я не знаю его! – закричал Таманский. – Я не знаю его! Я заблудился! У меня важная информация! Это не мой пистолет! Я гражданин Советского Союза!

Горло перехватило, Костя почувствовал, как слезы потекли по его лицу.

– Я гражданин… Советского Союза!

Офицер посмотрел на Таманского со смесью презрения и отвращения. Потом рывком поднялся и махнул кому-то рукой.

В тот же миг машина, освещавшая стоявшего на коленях индейца, взревела мотором и дернулась вперед. Хромированная, сверкающая в свете фар решетка ударила человека, подмяла под себя. Под колесами автомобиля омерзительно захрустело. Раздался резкий чавкающий звук, будто лопнул мешок с чем-то жидким и вязким. Костя изогнулся в рвотной конвульсии, жалея только, что не получается наблевать на сверкающие лакированные ботинки того офицера, и завалился на бок.

Его подхватили крепкие руки солдат. Подняли на ноги. Какой-то расторопный молодец пару раз ударил его в солнечное сплетение. После чего Таманского, начисто лишенного возможности дышать, бросили на заднее сиденье джипа.

Таманский открыл глаза.

Первым, что он увидел, был крупный коричневый таракан, который полз в нескольких сантиметрах от его лица. Некоторое время Таманский тупо рассматривал насекомое, не осознавая, где находится и что делает. Чувства медленно возвращались к нему. Вместе с чувствами вернулась и боль.

Таманский застонал и попытался встать.

Каменный пол, на котором он лежал, был влажным. Одежда отсырела. Все тело била мелкая колючая дрожь.

Костя приподнялся на четвереньки и застонал от боли. От долгого лежания на холодном полу суставы как будто одеревенели. Тело едва слушалось.

После нескольких попыток Таманский, шатаясь, поднялся на ноги и огляделся.

Все камеры так или иначе похожи друг на друга. Нары. Вонючая дыра в полу. Маленькое окошко где-то под потолком. И сырость.

Костя находился в городской тюрьме. В относительно мягких условиях. По крайней мере, в одиночной камере он был один. И городская тюрьма более подходила для заключения, чем стадион или техническая школа, где люди задыхались в узеньких клетушках.

Таманский постарался припомнить вчерашний день. Как они пробирались через ночь. Потом как их арестовали и долго били. Кажется, дубинками. Разве это было вчера?

Костя находился в тюрьме несколько дней. Он уже плохо различал день и ночь. Исхудал. Тело постоянно болело от побоев.

Иногда к нему в камеру заходили люди, говорившие по-испански, и чего-то требовали от него. Не получая ответа на свои вопросы, они били Таманского резиновыми дубинками, бросали на пол тарелки с какими-то объедками и уходили.

На все вопросы Таманский твердил одно: «Я советский гражданин. Я требую встречи с консулом. Я советский гражданин…»

Его не понимали.

Костя добрался до нар, сел, потом откинулся на спину. Тут было хотя бы не так сыро.

Сколько он провалялся в полубессознательном состоянии, сказать было трудно. В этом месте время не имело никакого значения.

Наконец загремел замок. Железная дверь распахнулась. И Таманский сжался в комок, понимая, что сейчас будет.

– Я советский гражданин… – шептал он, как заклинание. – Я советский гражданин…

– Господин Таманский? – услышал он английскую речь.

– Да? – ответил Костя, не разжимаясь.

– Меня зовут Хуан Фернандес. Я начальник тюрьмы. Хотите мне что-то сказать?

– Я требую встречи с консулом.

– Все так говорят. Сначала попадают к нам, а потом требуют консула… Не находите, что это смешно?

Таманский покачал головой.

– Вы говорили при задержании, что имеете информацию. Я готов вас выслушать.

– Эта информация касается, – Костя поднял голову и посмотрел на вошедших людей, – касается людей из правительства. Я передам эту информацию только людям из правительства. Я советский гражданин. Я требую встречи с консулом.

– Тут нет другого правительства, кроме меня. – Фернандес улыбнулся. Ухмылочка получилась жесткой, злой. – Но все-таки скажите, господин Таманский, какого рода эта информация?

– Монтонерос. Подполье. Террористы.

Стоявший рядом с директором тюрьмы человек дернул желваками и покосился на Фернандеса. Тот, в свою очередь, произнес пару слов на испанском.

– Передайте эти данные мне, и я передам их дальше. Обещаю, они дойдут до адресата. А ваша участь будет значительно облегчена.

– Нет.

– Вас перестанут бить.

– Нет. Я вам не верю. Меня задержали незаконно, – гнул свою линию Таманский.

– Вы шпион, Таманский. – Фернандес снова улыбнулся. – К шпионам у нас в Аргентине относятся очень плохо. Завтра вас переведут в другое место, которое очень не похоже на эти гостеприимные стены.

– Я требую встречи с консулом. Я не шпион. Я журналист.

В камеру вошли люди, которых Костя знал в лицо. Он сжался, закрыл голову руками и закричал.

Сознание Таманский потерял не сразу. Его еще некоторое время топтали ногами.

Когда Костя открыл глаза, все тот же таракан, похожий на маленькое чудовище, медленно полз куда-то по своим делам.

«Сегодня меня убьют, – скользнула отчетливая мысль. – И все кончится».

Таманский перевернулся на спину.