Партия. Тайный мир коммунистических властителей Китая - Ричард МакГрегор

Ли не просто выжил при Мао: на момент нашей встречи он являлся, пожалуй, единственным человеком из прежнего высшего руководства Китая, который охотно выступал с публичными и яркими подробностями о табуизированном наследии Мао Цзэдуна. Нынешний Китай совсем не похож на ксенофобную, унылую и зловещую страну на грани развала и гражданской войны — наследие, которое Великий Кормчий оставил своим правопреемникам в 1976 г. И все же сам Мао продолжает жить в образе единственной нити, связующей бодрый и современный Китай с былыми ужасами. Вездесущее присутствие Мао настолько глубоко и широко укоренилось в Китае XXI столетия, что на него почти не обращают внимания.

«А что нового можно сказать о Мао Цзэдуне?» — пожал плечами один видный американский синолог, когда я поинтересовался его мнением. В том-то и дело. Жертвы политических кампаний Мао твердо ставят его третьим к Сталину и Гитлеру — крупнейшим злодеям XX века. Накинув вуаль на Председателя, партия, по сути, положила конец любым дебатам. «Вопрос о Мао присутствует в темной сердцевине всего, что есть в современном Китае, — сказал Джереми Бармэ из Австралийского национального университета. — Весь проект [современного Китая] основан на серии лживых посылок, и не только про Мао, но и про коллективное руководство, которое он якобы олицетворял. Последствия весьма глубокие: они означают, что Китай не может расти. Это общество, которое само себе запретило разбираться не только с наследием Мао, но и с социальными изменениями».

Экзальтация образа Мао легко объяснима, правда, лишь до определенных пределов. Будучи вождем КПК и НОАК, он в 1949 г. основал новый, объединенный Китай и вернул чувство национальной гордости стране, которая в течение столетия была раздроблена по милости иностранных держав, начиная с колонизации Гонконга Британией вслед за первой опиумной войной в 1842 г. После революции Мао продолжал оставаться символом нации, и этот факт столь же легко объяснить. Судьба Мао неразрывно связана с судьбой КПК. «Величайшее наследие Мао Цзэдуна — это Коммунистическая партия Китая, — говорит Ли. — Пока существует партия, будет чувствоваться влияние Мао».

Ли Жуй признался, что был очарован личностью вождя при их первой встрече, однако откровенный характер Ли вскоре вышел ему боком. В Яньани он помогал выпускать газету «Кавалерист», которую расклеивали на городских стенах. История этой газеты отражает судьбу всей китайской прессы на протяжении первых лет правления Мао. Ее искренность вдохновляла — пока одна статья не задела некоего старшего руководителя, после чего газету быстро закрыли, а редколлегию подвергли политической казни. Тогда Ли стал писать для «Цзефан жибао» («Освобождение»), сугубо партийного печатного органа, где публикация его пылких передовиц совпала с жестокой чисткой «реакционеров и шпионов». В итоге сам Ли оказался обвинен в шпионаже. В тот период сотни людей подверглись пыткам и были брошены умирать в тюремные камеры. Ли повезло: он отсидел всего год. Лет через десять он вновь привлек к себе внимание вождя в ходе дискуссии о строительстве плотины «Три ущелья» на реке Янцзы — реализация этого колоссального проекта началась только в 1990-е. В 1958 году Мао, впечатленный высказываниями Ли, назначил его своим советником. Но и на этот раз момент для Ли оказался неудачным: к 1959 г. в центр начали поступать тревожные сообщения о массовом голоде, и Мао очутился под серьезным политическим давлением.

На Пленуме ЦК, состоявшемся в горном курорте Лушань и посвященном обсуждению «большого скачка», Ли в присутствии Мао и других коллег критически отозвался о предложенном курсе. Поначалу Мао вроде бы не возражал. «Ничего удивительного, что Мао спокойно сидел и слушал — мы были мелкими сошками, ничем ему не грозили, в отличие от членов Постоянного комитета», — сказал Ли. Однако настроение вождя резко переменилось, когда Пэн Дэхуай, член Политбюро и министр обороны, тоже заклеймил эту политику. Ли усугубил свои грехи, заявив, что Мао начал напоминать «Сталина в его последние годы» и что «его длань отнюдь не застит весь небосвод». Почуяв угрозу своей позиции, Мао нанес ответный удар. Пэн был снят, а с ним за компанию — и «мелкие сошки» вроде Ли.

Сегодня в Лушане толпы туристов осаждают главное здание и иные постройки, сохраненные в честь Мао и того исторического совещания. Здешняя музейная экспозиция, от которой веет чем-то оруэлловским, утверждает, что Мао «впервые открыл» проблемы «большого скачка» именно в ходе совещания. На самом же деле он и раньше получал сообщения о голоде, но все-таки не отказался от своей политики, чем продлил трагедию на два года и увеличил ее масштабы на 20 миллионов человеческих жизней. «Основная цель Мао заключалась в том, чтобы стать наиболее твердым и могучим императором за всю историю Китая, — вспоминает Ли. — Он считал, что на императора самокритика не распространяется». В наказание за несогласие с линией Мао, Ли был разлучен с женой и двумя дочерьми: его отправили в ссылку, китайский ГУЛАГ Хэйлунцзян, на промороженный северо-восток. Тут Ли раскрыл свой дневник и показал мне страницы с записями тех лет. «Сегодня мне попалась крошечная зеленая дыня на пустыре; я ее съел и почувствовал себя дикарем. Удивительно, насколько я привык к сырым овощам и дичкам. Какими же оптимистами мы были в Лушани! Слишком большими оптимистами в 1958-м!» — прочитал Ли и со вздохом отложил дневник. «Самая страшная мука — это голод», — помолчав, добавил он. Ли трудился по пятнадцать часов в день и смотрел, как вокруг падают и умирают другие ссыльные интеллектуалы.

Затем его направили в провинцию Аньхой, где он два года работал на строительстве электростанции вплоть до начала «культурной революции» в 1966 г. Он до сих пор в деталях помнит тот момент, когда его захватил вихрь этой политической кампании. Как-то вечером Ли смаковал редкое покупное лакомство — мед, — и тут вдруг прикатили две машины с шестью вооруженными людьми. Вломившись в комнату, они приказали проехать с ними в город «для беседы». На следующий день, ступив на борт летевшего в Пекин самолета, где, если не считать охранников, он был единственными пассажиром, Ли понял, какая ему уготована судьба. Его перемещали в пекинский комплекс Циньчэн, который с 1949 г. был тюрьмой для политзаключенных. Следующие восемь лет он не видел ни меда, ни чего-либо еще. «К тому моменту я стал дохлым тигром».

К концу «культурной революции» в 1976 г. Мао тоже был в своем роде дохлым тигром. Он усох — физически и политически, — и скончался в том же году. Но дух Мао пережил бренное тело. Нынче ни одна стратегическая речь высшего руководства не обходится без обязательного реверанса в сторону «вечно актуальных идей Мао». Его внешне мягкий и амбивалентный, как у Моны Лизы, облик до сих пор доступен взору над входом в столичный Запретный город. Напротив портрета, в мавзолее на площади Тяньаньмэнь, покоится его тело — в хрустальном гробу, чтобы массы могли «отдать вождю дань уважения». О сохранности тела заботится Управление по делам мавзолея Мао Цзэдуна, которое устраивает регулярные симпозиумы по вопросам презервации биологических тканей.

Когда Китай в 2001 г. ввел банкноты нового образца (в пятый раз после революции 1949 г.), лик Мао в гордом одиночестве украсил все купюры достоинством выше одного юаня (примерно 0,14 цента). Все прочие вожди, крестьяне и рабочие, запечатленные на банкнотах старого образца во всем своем пролетарском великолепии, были удалены. Общественность так и не получила внятных объяснений столь радикальной перемене стиля, однако художник Дэн Вэй, участвовавший в разработке дизайна предыдущих банкнот, сказал в одном интервью, что «было принято решение следовать международной практике: один человек на всех купюрах». Граверам и художникам оставался единственный выбор — использовать Мао для олицетворения современного Китая.