За семью замками. Снаружи - Мария Акулова

— Всё хорошо? — спрашивает, уже опустившись, явно уловив его расшатанность, явно ею встревожившись… И тут уже очередь Кости убедить, что для её волнения нет причин.

Он улыбается, кивает, смотрит на Максима. Который пока, кажется, не понимает даже, где мебель, а где человек… Но который всему одинаково рад.

— Да. Рейтинг растет…

Костя сказал, возвращаясь взглядом к Агате. Она глаза закатила, но тоже немного театрально.

— И сын растет.

После чего съязвила, но нежно, снова улыбнулась, улавливая, что Костя смотрит на Макса. Макс фиксируется на Косте… И пусть пока действительно вряд ли прямо-таки узнает, но улыбается.

Эта говорящая «мебель» ему правится. Годная.

— Зашибись всё, Замочек. Прорвемся.

Каждый раз, смотря на малого, Костя чувствовал невероятный подъем. Он до сих пор свыкался с мыслью об отцовстве. До сих пор боялся всего, к чему Агата уже почти привыкла. Брал на руки и то со страхом слишком сильно сжать, кто-то сломать или вывернуть. Чувствовал невероятный уровень ответственности. Был благодарен, что к его слабости относятся с пониманием.

И искренне верил, что они прорвутся. Втроем так точно…

— Ты меня пугаешь…

Наверное, Костино заверение прозвучало слишком оптимистично, но Гордееву надо было подбодрить себя. У него получилось.

В ответ на скептическое замечание жены он только улыбнулся. Знал, что прикасаться к малому можно только с чистыми руками. А после Вышинского они априори чистыми быть не могут, поэтому его не касался, а Агату в себя вжал. Как мог. Чтобы Макса не придавить.

— Сам себя пугаю, Агат. — Сказал, поцеловал в волосы, проходясь взглядом по тускло освещенной комнате.

— Если нужна помощь молокозавода — скажи. — А услышав ответ Агаты — хмыкнул.

— Договорились.

У неё есть, чему поучиться. Она всё принимает с достоинством. Преображает жесть в повод иронично усмехнуться. Она всё переживет. Ко всему привыкнет. Всё вывезет. Рядом с ней как-то стыдно теряться в сомнениях…

Костя держал Агату с сыном в объятьях долго. Держал бы и дальше, но у них сейчас во всем поминутный тайминг. Поэтому разжал руки, отступил, развернуться. Чтобы сначала привести себя в порядок, а потом провести время с малым, пока Агата будет упражняться в умении исполнять дневную норму личных дел за подаренный ей мужем час.

* * *

У Кости не должно было быть выходных вплоть до дня голосования, но уставший незаметно для самого Гордеева организм внес некоторые коррективы.

Косте одинаково сложно было засыпать и просыпаться. Голова систематически раскалывалась, сконцентрироваться не получалось, он продолжал выжимать из себя максимум, но сам максимум будто уменьшался. Когда ко всему присоединились еще и носовые кровотечения, Гаврила поджопниками загнал Костю к врачу.

Естественно, времени на нормальное обследование у него не было. Естественно, сбавлять свой ритм он не собирался. Да и результаты минимального набора анализов не показали каким-то угрожающих патологий, что приятно, ведь превращаться в овощ ещё до тридцадки Косте точно не хотелось. Правда врач очень сильно посоветовал дать себе же хотя бы пару отгулов.

Костя не мог дать ни одного, как казалось сначала, Гаврила намекнул, что за два дня, которые Костя проведет дома, ничего ужасного не случится. Тем более, Агата этому будет рада.

Упомянутый последним аргумент заставил Костю сначала задуматься, а потом согласиться.

Только, как показала практика, Агата была не столько рада, сколько удивлена. Долго подозревала неладное, но когда расслабилась, не попыталась тут же скинуть на Костю Макса, а позволила приобщиться, поучаствовать и понаблюдать, как они проводят дни, пока Костя покоряет мир.

Предупредила сразу, что в их распорядке мало движухи, они в основном гуляют, спят, переодеваются, едят и какают.

В этом не было большого разнообразия, но для «новенького» Кости — всё интересно. И всё действует так, как должно — замедляет темп, умиротворяет душу.

Они с Агатой наконец-то снова много говори, только темы поменялись. Она рассказывала о своих цветокакашных делах, Костя о своих больше отшучивался.

В лоне семьи ему совершенно не хотелось рассуждать о том, что долгие месяцы сидит в голове. Подчас Костя ловил себя на том, что то самое сидевшее в голове будто меркнет, теряет смысл… Но понимал: это временно.

Зато они с Агатой могли снова поиграть в словесный пинг-понг, и помолчать в обнимку. Только недолго, пока малой не проснется.

Как оказалось, Максим очень много спит, но довольно часто просыпается. Агата объяснила Косте, что это нормально, нужно радоваться, пока так, ведь дальше будет веселее.

Сейчас малой бодрствовал. Дело шло к вечеру второго выходного. Костя успел переключиться и даже немного привыкнуть к темпу домашней жизни. В то, что завтра снова заныривать в мир большой политики, не особо-то верилось. И неожиданно не особо-то хотелось. В этом мире всё же классно…

Но, в то же время, Косте было ясно, что долго под боком Агата его тоже не выдержит. Когда надоест — выпрет из дому сама. Поэтому завтра утром Костя планировал снова надеть костюм и погнать дальше по сценарию.

А сегодня искренне кайфовал от того, что можно ещё немного поваляться…

На кровати в детской, рядом с Агатой, которая сидит, сложив ноги по-турецки, глядя на Макса. А малой валяется на покрывале, делая не очень частые, какие-то будто бы неопределенные движения конечностями, вызывая этим улыбку у родителей.

Тут же — на полу, дрыхнет Бой, ставший по-новому тревожным после появления в доме Максима. Пёс явно почувствовал свою ответственность. Явно боялся ударить в грязь лицом. Не понимал только, что от него в связи с пополнением в семействе ничего особенного не требуется. Походу и псина у них — тоже невротик. Но оплачивать психолога ему Костя не планировал.

— Мне перед ним стыдно так… — Агата сказала неожиданно, смотря на сына вроде бы с улыбкой, но не очень яркой. Потом перевела быстрый взгляд на удивившегося Костю. Долго в его глаза не смотрела — вернулась к Максу. — Извиняюсь часто… — Продолжила… Но Косте понятней не стало.

— За что? — он уточнил, Агата пожала плечами.

— Я бы сделала аборт, Кость, потому что дура. Его бы не было…

Агата сказала спокойно, Костя спокойно и воспринял. На самом деле, и о поступках-то редко жалел, что уж говорить о намерениях?

Но Агата всё же немного другая. Более тонкая. Более мнительная. Да и она ведь провела с этим маленьким человеком внутри девять месяцев. Сначала не хотела принимать, потом сроднилась…

Ни разу слова не сказала о своей безграничной любви к сыну, но явно испытывала к нему что-то большее, чем просто ответственность, с которой оба они начинали.