Лицо отмщения - Владимир Свержин

— Как то понимать?

— Как есть, так и понимай. Неужто мне следует Великому князю все разжевать да в рот положить? Одно тебе скажу: пойдешь тут с плеча рубить — и на своих плечах головы недосчитаешься.

— Ишь ты! — досадливо отозвался Мономах. — Ты, демон, вон уже, гляжу, недосчитался. А кстати, об иной главе сегодня пустое болтали.

— О чем ты?

— Да нынче малец один во дворе языком трепал, что башка, которую Мстислав у змия речного снес, и не змиева вовсе, а невесть чья.

— Малец трепался? — Горящие в темноте глаза, казалось, увеличились в два раза. — Как звать?

— Кочедыжником.

— Вот, значит, как. — Княжий советник понизил голос. — Ну что ж, это меняет дело. Ты вопрошал, как тебе со злыднями ромейскими поступить.

— Думал только спросить.

— Сие не важно. С собою бери.

— Так ведь…

Глаза собеседника внезапно погасли, знаменуя окончание разговора.

— Тьфу ты, демон! — под нос себе пробормотал Владимир Мономах. — Ну, с собой, так с собой.

* * *

Шериф графства Дорсет с тоской глядел на пожаловавшего к нему официала, переводя взгляд с него на королевский указ с печатью на красном воске. Его глубоко уязвляло, что государь доверял каким-то заморским наемникам давать указания таким верным и преданным подданным, как он. Но королевская воля есть королевская воля.

— Мой государь, — через переводчика надменно вещал иноземец, — велел передать вам, что негодяй, устраивающий на ваших землях убийства и поджоги, не кто иной, как граф Стефан Блуаский. С ним отряд неизвестной, но, вероятно, сравнительно небольшой численности.

Этот мятежник ведет свое войско в Уэльс, где сможет заручиться поддержкой куда более сильной армии. Мне надлежало его разыскать, вам — надлежит изловить. Я требую, чтоб вы немедленно приняли все меры для этого. И помните, куда легче затушить костер в лесу, нежели потом бороться с пожаром, охватившим всю округу.

Шериф Дорсета сглотнул невесть откуда взявшийся в горле комок. Ему представилось, как этот заносчивый брабассон[64]станет докладывать королю о бездействии хранителя графства.

— Я непременно сделаю все, что в моих силах, — выдавил шериф, — но извольте понять. Король Генрих забрал к северной границе едва ли не всех, кто может носить оружие. Даже если я нынче велю созвать арьербан,[65]на сборы уйдет слишком много времени! Все, что я могу вам сейчас предоставить, — один рыцарь и пяток лучников.

— Я не удивлюсь, если король Генрих заподозрит вас в измене, — резко отчеканил официал.

— Увы, сэр, я тоже не удивлюсь, если так произойдет, — горестно вздохнул шериф, — но поверьте — это неправда!

Не говоря более ни слова, королевский посланец развернулся и зашагал к выходу.

«Господи, что же будет?» — глядя ему вслед, думал шериф. В тот миг ему и в голову не могло прийти, насколько был бы ошеломлен Генрих Боклерк, узнай он о снаряжаемой его именем погоне. Ибо никогда в жизни он и в глаза не видел Йоганна Гринроя и тем более не подписывал грамоты на его имя, повелевающей шерифам, баронам, комендантам, бальи et cetera оказывать предъявителю сего максимальное содействие.

По своему обыкновению, бывший оруженосец Конрада Швабского не стал утруждать себя формальностями. Найдя в одной из лондонских таверн какого-то полупьяного служителя королевского архива, он довел забулдыгу-писца до состояния полного счастья и уже на следующий день держал в руках свежевыскобленный пергамент с королевской печатью и подписью. Все остальное и вовсе было делом получаса. Благо, читать и писать на высокой латыни выросший под монастырской сенью Йоганн Гринрой умел сызмальства.

Но всего этого шериф не знал, и потому, глядя вслед удаляющемуся рыцарю надкушенного яблока, шептал: «Miserere mea!».[66]

* * *

Никогда за годы странствий из варяг в греки и обратно купец Ставр не принимал на свой корабль столь негодящего слуги. Силищи тот, конечно, был неимоверной, да только Ставру его сила была поперек горла, точно рыбья кость. Сколь ни пытался купец выучить принятого на борт человека ворочать тяжелым веслом, да все впустую. Тот лишь срывал брызги с речной глади, дергал лопасть, словно удочку, а стоило молвить ему слово поперек, так глядел исподлобья, что невольно в груди начинало колоть. Если и была польза от него, так и то лишь от коней на волоке.

Как-то было решились иные гребцы проучить дармоеда, да он, не моргнув глазом, двоих лбами стукнул так, что они чуть жизни не лишились. Еще двоих с кулака попотчевал. А ведь стояли пред ним не хлипкие мозгляки, а мужи крепости отменной. Даже ночью, стоило лишь приблизиться к спящему злыдню, тот вмиг открывал глаза и пятерня его тут же смыкалась на рукояти лежащего в изголовье меча.

Едва увидев вдали купола Софии Киевской, Ставр вздохнул облегченно, перекрестился и списал громилу-дармоеда на берег. И тут же на сердце у него стало радостно, и колокольный звон, висевший над Днепром, наполнил душу его счастливой благостью.

— Отчего звонят? — спросил он какого-то мальца, хлопочущего на пирсе.

— Так ить ясное дело — Великий князь с сынами Мстиславом и Святославом в поход на Светлояр-озеро отбывают.

— Эх, чуток бы ранее поспеть, — огорченно вздохнул Ставр, — то ж сколько всего продать можно было бы.

Он с негодованием кинул взгляд на удаляющегося громилу-тунеядца, ведущего в поводу андалузских скакунов.

— Вот же ж напасть! Как есть из-за этой дубины стоеросовой не поспели!

Мстить грешно. Вместо этого просто возлюби ближнего, как он тебя.

Святой Эржен

Король Людовик, кряхтя, повернулся в широком, сделанном специально по его размеру кресле. «Пожалуй, таких юных красавчиков, как этот виночерпий, здесь могло бы поместиться трое», — подумал он с тоской, глядя на статного юношу с лицом мужественным, из тех, что бывают у детей, выросших среди военного лагеря.

Молодой человек еще не слишком ловко управлялся с серебряным кувшином, из которого в подставленный кубок лилась тугая струя красного вина. Несмотря на младые лета, ему куда сподручнее были меч и копье, нежели драгоценная посуда. Неловкость и скованность чувствовались в каждом движении кравчего. И все же король поглядывал на него с явным удовольствием. Еще бы. Сын и наследник графа Анжуйского уже неделю служил при дворе государя Франции и, стало быть, не имел ни малейшей возможности оказаться гостем короля Британии.