Крах тирана - Шапи Казиев

– Так расскажешь или потребуешь плату за свою тайну?

– Плату я получил сполна в том самом гареме, – многозначительно подмигнул чайханщик. – А дело было так…

И чайханщик пустился в сладостные воспоминания:

– Не думаете ли вы, что я всегда был презренным чайханщиком? Гарем – вместилище тайн, которые известны только его обладателям и мне! Не скажу, где это было, потому что тот паша, важный сановник, еще жив, дай Аллах ему здоровья. У него было много государственных дел, четыре жены, а сколько у него было наложниц – он и сам не знал. Такой уж он был человек, что взятки предпочитал получать наложницами. Очень он красавиц любил, особенно молодых. Любоваться – любовался, особенно когда они в бассейне плескались, только не до всех у него доходили руки.

И гарем у него был что райский сад. Даже зимой в нем распускались чудесные цветы. Это потому, что было тепло, а тепло было, потому что я в том гареме служил истопником.

– Где печи, а где гаремные красавицы? – сомневался Ширали.

– Печи были внизу, – согласился чайханщик. – И много в них угля сгорало. А я таскал его и таскал и сам стал похож на мавра, который охранял гарем. Тот бедняга был из Абиссинии и все время мерз, стоя у дверей гарема. Вот я и стал пускать его к себе погреться. Он-то мне и рассказал, чем заняты гаремные красавицы.

– И чем же они занимались? – ревниво спросил Муса-Гаджи.

– Вам лучше не знать, – многозначительно произнес чайханщик. – Но, чтобы заполучить к себе настоящего мужчину, они готовы были на все. Даже евнуха пробовали подкупить, чтобы завести себе поклонников. Но абиссинец только вздыхал и хватался за свою голову, которую боялся потерять из-за жаждущих любви наложниц.

– Говори толком, – попросил Ширали. – Ты-то тут при чем?

– А при том, что мне приходилось утешать несчастного евнуха. А утешался он только кальяном, в котором табак был смешан с лучшим сортом банджа, приготовляемого из сгущенного сокаиндийской конопли, а в воду было добавлено сладкое вино. И когда бандж овладевал им, евнух засыпал так крепко и надолго, что не просыпался даже от собственных воплей. А вопил он о том, что напрасно сделался евнухом и хочет вернуться в родную Абиссинию, где девушки красивее, чем в холодной Турции. Когда я убедился, что евнух не проснется даже от трубы Азраила, я стал переодеваться в его одежды и посещать гарем, чему красавицы были несказанно рады.

– Так ты, выходит, большой грешник? – усмехнулся Ширали.

– А разве не грех томить юных красавиц, которые вполне могли состариться, так и не познав любви? – отвечал чайханщик. – Я уверен, что они и на том свете за меня молятся.

– На том свете? – удивился Муса-Гаджи. – О чем ты говоришь?

– Всему виной ревность! – воскликнул чайханщик. – Одни наложницы нравились мне больше других, а были еще и те, которые готовы были до старости оставаться верными своему господину. Хотя он, я думаю, даже не помнил об их существовании. Как бы там ни было, а сплетни завистниц дошли до ушей самого паши. Слава Аллаху, меня тогда не было в гареме, я как раз отправился с ослами за углем.

– Что же там случилось? – торопил Ширали.

– Паша умертвил половину гарема, виновных и невиновных, павших жертвой наветов завистливых соперниц. Правда, те, кому сохранили жизнь, видимо, надеялись заменить моих возлюбленных и указали на абиссинца как на преступника. Сколько тот евнух ни уверял, что даже при особом старании не смог бы совершить преступление, в котором его обвиняли, это его не спасло. Что с ним сделали палачи, вам тоже лучше не знать…

– И чем же все кончилось? – спросил Муса-Гаджи.

– Ничем. Все выглядело так, будто ничего не случилось. Я же говорил, что паша был на высокой должности, и лишние разговоры ему были ни к чему. Зато уж мне пришлось потрудиться.

– Опять в гареме? – изумился Ширали.

– Почти. Я вытаскивал трупы и делал так, чтобы они бесследно исчезали в темных водах Босфора.

– И никто ничего не видел? – не верил Муса-Гаджи.

– И не мог увидеть, – объяснял чайханщик. – Как в каждом приличном гареме, там был тайный подземный коридор, через который удаляют неугодных наложниц. Их зашивают в мешки, бывает – еще живых, вместе с парой чугунных ядер, которые должны им кое-что напомнить. Потом тащат по этому коридору и избавляются от позора.

Муса-Гаджи показал загадочные линии на чертеже дворца и спросил:

– Значит, и здесь устроят такой коридор?

– А как же! – кивнул чайханщик, покосившись на бумагу. – Он самый и есть. Гарем без этого не бывает, как не бывает женщин, которым жизнь дороже любви.

– Откуда ты знаешь? – с надеждой спросил Муса-Гаджи.

– Знаю, поверь мне, – загадочно вздыхал чайханщик. – Как знаю и то, что этот коридор на карте ведет сначала в подземные покои, а оттуда – к морю, где топят неугодных невольниц.

– Подземные покои? – не понимал Муса-Гаджи, вглядываясь в чертеж.

– Это такой подземный павильон с куполами из цветного стекла. Там прохладно, когда жара, а мраморные полы и стены украшены, как драгоценная шкатулка, из фонтанов льется розовая вода или лимонная, а бывает, и та, и другая. А в бассейне плавают чудесные рыбки.

– Но почему тайный коридор ведет именно туда? – спросил Муса-Гаджи.

– Потому что владыка гарема уединяется там со своими избранницами. И никому не ведомо, что там делается.

Как неведомо и наложницам, что такое особое приглашение может оказаться для них последним.

– Как же ты оказался здесь, если у тебя была такая сладкая жизнь? – удивлялся Ширали.

– Мне предлагали хорошую должность, – сказал чайханщик. – Но я отказался и сбежал из Стамбула при первой возможности.

– Почему, если должность была хорошая? – спросил Муса-Гаджи.

– Это была должность евнуха.

Чайханщик поднялся и пошел за горячим чаем, потому что прежний уже остыл, пока он рассказывал о своих похождениях в серале паши.

– Подземный коридор может нам пригодиться, – сказал Ширали.

– По крайней мере не придется делать подкоп, – согласился Муса-Гаджи, хотя он предпочел бы вырыть подкоп, чем узнать о том, что случается в гаремах.

Надир-шах так и не дождался горских владетелей, которым были посланы грозные рагамы. Казалось бы, то, что творили в этих краях шахские орды, должно было привести горцев к смирению одной лишь угрозой повторения этих зверств. Но происходило обратное. Лазутчики доносили, что горцы намерены драться, сколько бы войск ни было у Надира. Шах им не верил и многим приказал вырвать лживые языки. Он надеялся, что на этот раз все будет по-другому, горские общества склонятся перед его невиданной силой и будут наперебой просить о пощаде. Шах был уверен, что так и будет. Он даже склонялся к тому, чтобы простить горцев за прежние восстания, взять в свое войско их лучших воинов и двинуться дальше, на Россию. Но с каждым днем он все яснее понимал, что дело принимает самый неприятный оборот.