Белый легион: Террор не пройдет! - Илья Рясной

— Тут уж как повезет, — буркнул Артемьев.

Доктор нагнулся над «пациентом». Тот перестал проявлять к окружающему какой-либо интерес. Шлепки по щекам не вызвали ни малейшей реакции, равно как и укол длинной иголкой, напоминающей вязальную спицу.

— Следующий этап. — Доктор выдвинул колпак, похожий на фен в парикмахерской, и надел его на голову чеченцу. — Пошли, — кивнул он Артемьеву.

Они прошли в соседнее темное помещение, напоминавшее каморку папы Карло. Там был резервный пульт. Доктор уселся за него и активизировал прибор «Спектр-А5».

— Новинка. Потомок классического изделия «Резонанс», — пояснил Доктор, пальцы его пробежали по клавиатуре.

— Знаю, — кивнул Артемьев. — Детище НИИ-15.

— Так точно. Тогда казалось чудом, что электромагнитные поля вгоняют человека в сон, ослабляют память… Хотя атеистическое мировоззрение позволяло относиться к вторжению в душу куда проще. Человек воспринимался как механизм, который нужно просто настроить определенным образом… Потом были сверхвысокочастотные излучения. Биорезонаторы Пеева… Если бы тогда представляли, как далеко мы дойдем. — Доктор щелкнул тумблером и активизировал накопительные катушки.

Теперь находиться рядом с «пациентом» стало опасно. Электромагнитные излучения создавали угрозу для окружающих…

На второй этап понадобилось семь минут. Всего семь минут. Они вернулись к чеченцу. Доктор отодвинул колпак. Начинался последний этап трансформации.

Кудесник в белом халате уселся напротив «пациента», посмотрел в его широко распахнутые глаза.

— Я твой внутренний голос. Я звучу в глубине твоего сознания. Ты меня слышишь?

— Да, — голос прозвучал механически, и у Артемьева поползли привычно мурашки по спине. В голосе не было ничего человеческого. Он звучал откуда-то из иных пространств.

— Мы единое целое.

— Мы единое целое, — повторил «пациент».

— То, что ты видишь вокруг, — это сон. То, что внутри тебя, — это настоящее. Ты понял?

— Я понял…

— Ты живешь во сне. Ты движешься во сне. Ты должен сделать во сне то, что говорю тебе я.

— Я понял…

Доктор смотрел глаза в глаза, повторяя то ли слова, то ли заклинания, а Артемьеву от созерцания этой процедуры становилось все дурнее. На его глазах происходило нечто богопротивное. Темная власть утверждалась над темными душами.

Последний этап длился минут сорок. На лбу Доктора выступил пот. Но в голосе звучало удовлетворение. Он формировал у чеченца один пласт сознания за другим. Что происходило в эти минуты в мозгу «пациента» — не известно на земле никому. Методики воздействия по кодировке личности применялись уже полвека спецслужбами, а до этого были в ходу у сектантов и адептов религиозных течений. И все равно все эти приемы, технические устройства хотя и относились к числу наиболее охраняемых государственных секретов, значили не так уж много. Главным в процессе была личность кодировщика.

Доктор мял сознание «заготовок», как пластилин. И придавал им нужную форму.

Артемьев нервно царапал ногтем металлическую крышку стола, за которым сидел. Что это? Черная магия, или колдовство, или черт-те что… За всем этим стоял холод непознанного. Эта пропасть, в которую готов заглянуть далеко не каждый.

Наконец все было закончено.

— Так, сорок минут перерыва, — сказал Доктор, когда «трансформер» вышел в сопровождении охранников из помещения. Теперь чеченец походил на нормального человека, только воля полностью находилась в руках ведущего — того, на кого замкнул волевой блок Доктор. Ведущим был Артемьев.

Ученый и оперативный координатор прошли в комнату отдыха. Доктор приготовил наспех, как всегда, изумительный чай. Надавил на клавишу профессионального музыкального центра. Усиленная мощными динамиками, полилась музыка Бетховена.

— У тебя каждый раз разная музыка, — заметил Артемьев.

— Музыка — это гармоничные вибрации. После трансформации помогает восстановить целостное состояние сознания. А на тебя не действует.

— Не действует, — согласился Артемьев.

— В тебе нет ощущения вибраций, — произнес Доктор, пронзив кинжальным взглядом Артемьева насквозь.

— Я переживу.

— У Глеба есть такое чувство, — Доктор отхлебнул чай. — Глеб — способный мальчик.

— Кто же спорит.

— Возможно, попадись он мне раньше, из него вышел бы кодировщик. Неплохой кодировщик.

— Не думаю, что он согласился бы на это.

— Почему?

— Потому что серой от этих твоих занятий за версту тянет.

— Ха, — усмехнулся Доктор. — Православный и правоверный Глеб не пошел бы на игры с нечистым, так?

— Ну, примерно.

— Ерунда все это, Олег. Просто я владею определенной силой. У солдата есть автомат Калашникова, который за минуту выпускает шестьсот смертей. У меня другое оружие. Весь вопрос в том, на чьей я стороне. А наше дело правое.

— Мы победим. Но пасаран, — усмехнулся Артемьев.

— Я надеюсь, — серьезным голосом произнес Доктор. — Слишком дорого за все заплачено… Он прибавил звук:

— Все, не мешай. Я расслабляюсь. До завтра нужно отработать еще троих. Это тяжело.

— Умолкаю, — поднял руки Артемьев и откинулся в кресле. У него было ощущение что он устал не меньше Доктора, хотя ничего и не делал. Будто энергию из него всю высосали. Это плохо. Завтра он должен быть свежим, с работающим отлично котелком, способным принимать решения быстро и правильно.

Завтра определится исход операции. Или удастся пролистнуть несколько страниц из «Зеленой книги». Или они опять будут топтаться на месте неизвестно сколько.

«Пошли нам, господи, победу», — прошептал Артемьев едва слышно.

Кабан не видел в задании ничего слишком трудного. Соотношение — вложенный труд и прибыль — было более чем привлекательным. Пахан представить себе не мог, что за железо они должны изъять-и зачем этот железо заказчику. Но платили за него столько, будто оно было из золота, это самое железо.

— Место точно это будет? — спросил Кабан на последней перед наскоком стрелке.

— Если не точно — тогда просто все отменится, — Произнес Гипнотизер равнодушно.

— И деньги мои медным тазом накроются?

— Кое-что перепадет за труды… Но слишком на много не рассчитывай.

— Правильно, — Кабан слегка поежился под тяжелым взглядом своего собеседника. — Товар-деньги-товар.

— Гляжу, в институтах не учился, а политэкономию знаешь.

— Вот на этой шее испытал ее, — Кабан хлопнул себя ладонью по широкому загривку. — Политэкономию эту.