Талибан. Ислам, нефть и новая Большая игра в Центральной Азии - Ахмед Рашид

Иранцы были ободрены тем, что США впервые восприняли их всерьез. Американо-иранское сотрудничество «несомненно может стать свидетельством того, что США лучше понимают реальности в нашем регионе и ту роль, которую Иран способен играть в установлении мира и безопасности, — сказал мне Камаль Харрази. — Мы долгое время пытаемся дать им [США] понять, что Иран — это ключевой игрок в регионе».[323] Еще одной причиной ирано-американского сближения было изменившееся отношение США к Талибану. Теперь обе страны имели одинаковые взгляды и критически относились к политике талибов в отношении равенства полов, наркотиков, к их обычаю давать приют террористам и к угрозе региону со стороны исламского фундаментализма в духе Талибана. По иронии судьбы, не шиитский, а суннитский фундаментализм талибов оказался новой угрозой для США.

Талибан оказался проблемой даже для Саудовской Аравии, что помогло сближению Тегерана и Эр-Рияда. Тот факт, что Талибан предоставил убежище бин Ладену, показало всем экстремизм талибов и создало угрозу для безопасности Саудовской Аравии. Знаменательно, что ирано-саудовское сближение не прекратилось даже тогда, когда Иран угрожал напасть на Афганистан в 1998 году. В мае 1999 года президент Хатами стал первым почти за три десятилетия иранским лидером, посетившим Саудовскую Аравию.

Талибан, поддерживающий недовольных в Саудовской Аравии, представляет большую угрозу для безопасности королевства. В прошлом саудовцы с уважением относились к фундаментализму талибов, не особенно задумываясь о том, каким должно быть государственное устройство Афганистана и какие политические компромиссы это повлечет за собой, но теперь они больше не могли позволить себе такого легкомысленного отношения. Поскольку саудовская внешняя политика покоилась в основном на личных отношениях покровительства, а не на государственных институтах, сложно было представить, как могла бы возникнуть новая политика в отношении Афганистана, основанная на саудовских национальных интересах, а не на ваххабизме, и направленная на установление стабильности в регионе.

Если президент Хатами будет продвигать вперед свою программу реформ, то иранский режим будет все больше желать и стремиться к мирному урегулированию в Афганистане, — чтобы не тратить средства на поддержку противников Талибана, предотвратить распространение наркотиков, оружия и национальной розни через границу и еще более сблизиться с США. По иронии судьбы, экстремизм талибов помог сближению Ирана с Саудовской Аравией и ослабил отношения Пакистана с каждой из этих стран. Главные потери от возвращения Ирана в круг цивилизованных стран понес Пакистан. Но чтобы покончить со своей изоляцией от Запада, Иран должен показать себя ответственным и уравновешенным членом международного сообщества. Первым и главным испытанием для него будет его помощь в установлении мира в Афганистане.

Афганистан превратился в один из «забытых конфликтов современного мира — один из тех, которые Запад, избирательный и непостоянный в своем внимании, предпочел игнорировать, чтобы сосредоточиться на Югославии», — сказал в 1995 году бывший Генеральный секретарь ООН Бутрос Бутрос-Гали.[324] Мир отвернулся от Афганистана, и тогда гражданская война, этническое размежевание и национальные конфликты обернулись разрушением государственности. Страна перестала существовать как государство, а когда распадается государство, то перестает существовать и гражданское общество. Выросли поколения детей, не помнящих родства и не знающих никакого смысла и способа существования, кроме войны. Взрослые, страдая от насилия, знали только войну и власть бандитских главарей. «Мы имеем дело с разрушенным государством, которое выглядит как гноящаяся рана. Мы даже не знаем, как начать ее чистить», — сказал представитель ООН Лахдар Брахими.[325]

Все население Афганистана было вынуждено покинуть свои дома, причем не единожды, а много раз. Кабул был разрушен настолько, что его можно назвать Дрезденом конца двадцатого века. То, что было перекрестком Азии на древнем Шелковом пути, превратилось в развалины, тянущиеся на много миль. Отсутствует всякая инфраструктура жизнеобеспечения, даже самая элементарная. В 1998 году в докладе МККК говорилось, что в 98 000 афганских семей во главе стоит вдова, а в 63 000 — инвалид, а 45 000 человек лечились от ран только в этом году. Число убитых, даже приблизительное, неизвестно. Единственными работающими фабриками были те, где благотворительные организации делали искусственные конечности, костыли и инвалидные коляски.[326]

Афганистан оказался расколот во многих измерениях: по этническому и по религиозному признаку, на горожан и сельских жителей, на образованных и необразованных, на тех, у кого есть оружие, и тех, у кого оно отнято. Экономика стала черной дырой, сосущей соки из соседей и обессиливающей их через контрабанду, торговлю наркотиками и оружием. «Пройдет десять-пятнадцать лет, прежде чем появится действующая центральная власть, способная выполнять минимум административных функций, необходимых для развития страны. И это, на мой взгляд, скорее оптимистическая оценка», — сказал шведский сотрудник благотворительной организации Андерс Фанге.[327]

Сложные отношения власти и авторитета, складывавшиеся веками, были полностью разрушены. Ни одна фракция и ни один лидер в отдельности не имеют достаточной легитимности, чтобы объединить страну. Не национальная, племенная или родовая, а территориальная или региональная самоидентификация стала определяющей. Афганцы больше не называют себя просто афганцами или даже пуштунами или таджиками, а называют кандагарцами, панджшерцами, гератцами, кабульцами или джаузджани. Линии раскола проходят и по вертикали, и по горизонтали, они разделяют нации, обособляя города или долины. Пуштунская племенная структура была разрушена с утратой общей племенной собственности и пастбищ, а также вследствие войны и множества беженцев. Непуштуны связывают свою жизнь с отдельным полевым командиром и с той долиной, где они родились.

Племенные вожди, прежде помогавшие разрешать конфликты, погибли или ушли в изгнание. Старая образованная правящая элита бежала после советского вторжения, и на ее месте не возникло никакой другой элиты, способной договориться о мире. Нет политического класса, способного на сделки и компромиссы. Есть множество лидеров, каждый из которых представляет малую часть народа, но ни одного Лидера с большой буквы. При таком сценарии, в котором войне не видно конца, главным становится вопрос о том, распадется ли Афганистан, испуская по всему региону волны этнического распада и нестабильности.