Царь грозной Руси - Валерий Шамбаров

После зимних русских рейдов в Ливонии царили полный разброд и паника, многие орденские чины и города склонялись к капитуляции. Как впоследствии писал Иван Грозный Курбскому (имея в виду не только его, но и Адашева с Сильвестром), «аще бы не ваша злобесныя претыкания, и з Божьей помощью уже бы вся Германия (т.е. Ливония) была бы за православными». Но «лукавого ради напоминания датского короля» орден на целых полгода получил передышку! А ведь Адашев был опытным дипломатом, он уже не один год руководил внешней политикой государства. Почему же он поверил, что датчане выполнят взятую на себя миссию? И на каких основаниях мог рассчитывать, что магистр послушается датчан? Имелись ли вообще хоть какие-то основания для такого, прямо скажем, безграничного доверия?

Победы Ивана Васильевича над Казанью, Астраханью, крымцами, шведами, ливонцами создали ему огромный авторитет в народе. Он на деле проявил защитником подданных, готовым отразить и наказать любого врага. Земские реформы открыли путь к строительству могучего самодержавного государства. Что ж, его советники с этим не спорили. Сильвестр тоже внушал государю, что он — «самодержец всеа Россиа», и «Господь Бог… нарек тя… вождя и учителя всемирна». Но только на словах. Тот же Сильвестр смело брал на себя роль учить «учителя всемирна». Признавая, что власть его от Господа, сам решал, что именно «угодно» Господу. А каким образом претворять в жизнь решения царя, определяли Адашев, Курбский, Курлятев…

И в то время, когда Иван Васильевич старался укреплять самодержавие, «избранная рада» гнула совершенно в другую сторону. Конечно, государь не был слепым. Он замечал, что его политика искажается, преобразования тормозятся, благие начинания оборачиваются совсем не теми результатами. Появились сомнения в искренности и компетентности приближенных. Царь начал предпринимать собственные меры, чтобы выправить такое положение, что и проявилось во второй полосе его преобразований. Но и оппозиция делала свои ходы. Опять же, исподволь. Она постепенно усиливалась, продвигая «своих» людей в Думу, ко двору. Под шумок реформ протаскивала законы, если не прямо, то косвенно урезающие власть государя. На руку временщикам сыграла и война — государь нуждался в поддержке бояр-военачальников, должен был прислушиваться к их мнениям. А на командные посты опять назначались ставленники «избранной рады», приобретали популярность в войсках…

Казалось бы, идеи Ивана Васильевича восторжествовали. Он перестроил государственный аппарат, создал новую систему управления, ограничившую засилье аристократов. Но к этому моменту и оппозиция настолько укрепила позиции, что противостоять ей было уже трудно. Она чувствовала себя до такой степени уверенно, что сама предприняла первую атаку на государя! Выразилось это в «деле Сицкого—Прозоровского». В 1557 г. у царя и Анастасии родился сын Федор. Как полагалось, был составлен «двор» царевича, на его содержание отвели земельные угодья. А вскоре князь Прозоровский возбудил иск по поводу спорных земель. Ответчиком выступал князь Сицкий. По княжеским меркам, иск был в общем-то пустяковым, на 150 четвертей (около 250 гектар). Но… дело в том, что Сицкий был женат на сестре царицы и представлял не свои интересы, а младенца Федора! И при этом Боярская Дума запретила царю рассудить тяжущиеся стороны, составила собственный суд. Мало того, обязала Ивана Васильевича быть ответчиком и дать показания перед судьями [138]. Выиграл, разумеется, Прозоровский…

Спрашивается, так ли важны были 150 четвертей? С такой площади владелец выставлял всего «полтора» воина. Нет, важен был прецедент! Царь должен подчиниться Закону. Не духу самодержавного русского права, а букве, как на западе. Ясное дело, Прозоровский не осмелился бы затевать столь необычное для России дело, если бы не был уверен в мощной поддержке. Точнее, сам его иск мог быть только преднамеренной провокацией. Именно на «пустяках» следовало утвердить правило, что царь не самодержец, а всего лишь должностное лицо. Закон выше царя, а принимает законы и следит за их исполнением Дума, которая, таким образом, становится аналогом польско-литовского сената. А дальше уже она будет регулировать монарха и руководить «правовым государством».

«Избранная рада» тихой сапой подвела Россию к перепутью! К той точке, за которой самодержавие сводилось к чисто номинальному понятию, а государство сворачивало с пути Ивана III и Василия III к совершенно иной форме правления, аристократической олигархии. Но чтобы осуществить такой поворот, имело важное значение, как дальше пойдет война? Победы укрепляли авторитет царя и его власть. А подорвать ее могли только поражения…

Но нет, конечно же, правительство Адашева—Сильвестра уверенно вело страну к новым победам! Еще более ярким, более грандиозным, чем прошлые! Вело по тому самому плану, в котором убедили царя перед Ливонской войной. Признавалось, что она фактически уже выиграна, а значит, надо сосредоточить усилия против главного врага, Крыма. Кстати, любопытно отметить, ливонцам после каждого удара предоставляли дипломатические паузы. А с ханом демонстративно отвергли даже саму возможность переговоров. Прибывших от него послов арестовали и отправили в ссылку [138].

В феврале 1559 г. на Днепр послали Данилу Адашева, строить лодки и «промышляти на крымские улусы», на Северский Донец — Вишневецкого, тоже готовить флотилию и атаковать «от Азова под Керчь». А постельничий Игнатий Вешняков получил приказ ехать на Дон, соединиться с Вишневецким и строить там крепость, базу для походов на Крым. 11 марта Боярская Дума приняла приговор собирать войско против хана. Возглавить его должен был сам царь, и Михаила Воротынского отправили на рекогносцировку в Дикое Поле «место рассматривать, где государю царю и великому князю и полкам стояти»…

Начало кампании было блестящим. Данила Адашев с 5 тыс. детей боярских, стрельцов и казаков на лодках спустился по Днепру. Здесь к нему присоединились 3 тыс. местных казаков. Вышли в море, захватив два турецких корабля, а потом высадились на западном побережье Крыма. Переполох наделали колоссальный. Татары в ужасе бежали вглубь полуострова, хан пытался собрать войско, но в неразберихе утратил управление своими подданными. Царские ратники и казаки две недели опустошали города и селения, набрали огромную добычу, освободили тысячи невольников и беспрепятственно отплыли назад. В устье Днепра остановились, среди пленных были турки, и Адашев отослал их к очаковскому паше с извинениями — объяснил, что царь воюет только с Крымом, а с Портой сохраняет мир. Паша и сам приехал к воеводе с подарками, заверил в «дружбе». Хотя своим визитом, видимо, задержал русских, а Девлет-Гирей успел оправиться, поднять воинов и ринулся к Днепру, чтобы перехватить флотилию у порогов. Куда там! Казаки и стрельцы заняли оборону на островах, отразили татар огнем, и хан, потеряв немало всадников, ушел прочь.

Победу одержали и донские казаки атамана Черкашина, разбили крымцев на Донце, прислав в Москву «языков». Вишневецкий уничтожил несколько отрядов, посланных ханом на Волгу, а Вешняков заложил в верховьях Дона крепость Данков. Эти успехи праздновались по всей стране. Летопись радостно извещает, что «русская сабля в нечестивых жилищех тех по се время кровава не бывала… а ныне морем его царское величество в малых челнех якоже в кораблех ходяще… на великую орду внезапу нападаше и повоевав и, мстя кровь христианскую поганым, здорово отъидоша». Да и впрямь было чему порадоваться. То крымцы к нам «в гости» ходили, а теперь и мы к ним пожаловали!