Девушки на выданье. Бал дебютанток - Вероника Богданова

20 февраля.

Сегодня была обедня в маленькой церкви и читались молитвы о даровании победы. В час состоялась панихида в комнате, где лежит покойный император. Тело уже набальзамировано, и лицо его страшно изменилось. Он сам сделал все распоряжения на случай своей смерти и пожелал, чтобы его бальзамировали по системе Ганоло, заключающейся в том, что делается простой надрез в артерии шеи и впускается туда электрический ток. Он пожелал также, чтобы тело его стояло в одной из зал нижнего этажа, чтобы не омрачать грустными воспоминаниями покоев императрицы. Он запретил затягивать черным залу, где он будет стоять, а также церковь в крепости и потребовал, чтобы тело его было выставлено для прощания в течение только трех недель, вместо шести, как это было принято раньше, чтобы дать возможность приехать из отдаленных мест поклониться праху покойного государя. Траур тоже должен быть ограничен шестью неделями.

В этом заключается ошибка. Престиж власти в значительной степени поддерживается окружающими ее этикетом и церемониалом, сильно действующими на воображение масс. Опасно лишать власть этого ореола. Было особое величие в том, что из Сибири, с берегов Каспийского моря приезжали люди отдать последний долг своему государю. Такое проявление чувств служит могучей связью между государем и его подданными. Теперь когда они приедут, то найдут уже закрытую могилу.

Сегодня тело покойного императора перенесли в Белую залу, в ту половину дворца, в которой дочери императора жили перед замужеством. Эта зала невелика, а толпа была огромная, и жара почти нестерпимая. Во время этой душераздирающей церемонии перенесения тела с бедной императрицей-матерью два раза сделалось дурно. Я вышла оттуда в ужасающем нервном состоянии и встретила добрейшего Олсуфьева. Мы вместе плакали, вспоминая доброе старое время, которое должно кончиться…

21 февраля.

Сегодня утром я присутствовала на панихиде совершенно больная. Пришлось закрыть лицо государю. Говорят, что оно сильно распухло. Бальзамирование произведено неудачно, и тело начинает разлагаться. Запах был очень ощутителен. Императрица-мать в залу не входила, она присутствовала на панихиде в соседней комнате. Вернувшись к себе, я застала там Лизу Карамзину, Ольгу Смирнову и Антонину Блудову. Эта последняя сказала мне, что необходимо уговорить государя немедленно опубликовать подробности смерти императора Николая, так как в народе уже ходит множество слухов, волнующих массы и могущих повести к беспорядкам. Все поражены внезапностью смерти, весть о которой разразилась как бомба, как удар молнии, тогда как не было помещено ни одного бюллетеня о болезни императора и об опасности, угрожавшей его жизни. Недовольны тем, что тело выставлено в такой маленькой зале, что публике нет к нему доступа. Уже распространяется слух, что тело портится и что пришлось его закрыть. Говорят об отравлении, уверяют, что партия, враждебная войне, хотела отделаться от императора, обвиняют Мандта, которому давно не доверяют, – одним словом, тысячи нелепых слухов, какие часто возникают в моменты неожиданных кризисов, – слухов, которым верят массы, всегда жадные до всего необычайного и страшного. Для них все представляется возможным, кроме того, что действительно есть.

Мы много говорили с этими дамами о причинах, вызвавших смерть императора, столь же неожиданную, сколько преждевременную. Нет никакого сомнения, что его убили последние политические события, и не столько война и ее неудачи, сколько озлобление и низость не только его врагов, но и тех, в ком он видел своих друзей и союзников, на кого он считал себя вправе рассчитывать и ради кого он часто, вопреки собственным патриотическим чувствам, приносил в жертву даже интересы своей родной страны. Все последние акты его царствования, отмеченные печатью нерешительности и противоречий, свидетельствуют о мучительной борьбе, происходившей в душе этого человека, правдивого и благородного даже в своих заблуждениях…

В 6 часов вечера императрица бывает одна у себя в туалетной и отдыхает час между обедом и семейным собранием в семь часов, когда к ней приходит император и собираются все дети – большие и малые. Между шестью и семью императрица отдыхает на кушетке и читает. Если я имею ей что-нибудь сообщить, то обыкновенно в этот час иду к ней, и большей частью она меня принимает. Сегодня я пошла, чтобы передать то, что слышала от гр. Блудовой о неудовольствии, выражаемом публикой по поводу таинственности, окружавшей смерть императора Николая. Императрица ответила мне: «Увы! Покойный император, конечно, не ожидал, что своими распоряжениями об упрощении траурного церемониала создаст затруднения своему сыну с первого же дня его восшествия на престол. Это должно послужить для нас хорошим уроком: вы видите, что мы не имеем права нарушать традицию, что долг наш как государей должен брать верх над нашими личными чувствами и, – грустно добавила она, – что, принадлежа другим в течение всей своей жизни, мы не имеем права принадлежать себе и после смерти; мы остаемся общественным достоянием до тех пор, пока земля не покроет нас».

Я говорила затем императрице о тех речах, которые ведутся в придворных кругах и раздаются у самого гроба.

Все единодушно повторяют, что, конечно, смерть императора Николая – большая потеря и большое несчастье, но что при данных обстоятельствах нужно видеть в этом событии действие божественного промысла, которое облегчит заключение мира; что императору Николаю трудно было бы согласиться на некоторые унизительные условия, но что молодой император, не будучи ответствен за прошлое, может без стыда подписать эти условия, которые принесут нам мир. Все эти люди, по-видимому, думают, что честь и интересы России – только вопрос личного самолюбия государя: так как в этом маленьком деле замешано было самолюбие императора Николая, ему неудобно отступать, но император Александр, как человек новый, может, по их мнению, отнестись к вопросу более легко. Что касается России, то совершенно забывают о том, что она может иметь собственные чувства или собственное мнение по поводу своей исторической судьбы. К счастью, молодой император не разделяет этой точки зрения. Он уже говорил в присутствии некоторых лиц, которые мне передали, что он скорей умрет, чем согласится на уступки, унизительные для России. В совете министров он говорил об этом так горячо, что удивил всех. Он воскликнул: «Господа, не унывать! Мы не отступим ни на шаг».

Императрица рассказала мне, что за последнее время цесаревичу случалось говорить: «Я не узнаю императора, у него нет больше прежней энергии – он слабеет, слабеет!». Молодой император был слишком хорошим сыном, он слишком любил своего отца, чтобы когда-либо открыто выступать против него, но в глубине души он не мог сочувствовать колебаниям, наблюдавшимся в конце царствования. Если судить по словам императрицы, можно надеяться, что во внешнюю политику будет внесено больше энергии и ясности. Молодые император и императрица, еще будучи наследником и наследницей, были более доступны голосам извне, чем император; правда легче и полнее доходила до них, они были больше осведомлены об общественном мнении, они знали, что Россия от них ожидает и чего она желает. Поэтому можно надеяться, что в своем образе действий они будут руководствоваться национальным сознанием страны и что в общении с народом они почерпнут необходимую им силу.