На рубежах южных (сборник) - Борис Тумасов

– А… Он будет еще разговаривать…

Стрельцы повалили голову и поставили его на колени на краю ямы… Остро сверкнула татарская сабля Чикмаза, брызнула кровь, пятная теплый песок, и плотное, здоровое тело Ивана Яцына, нелепо дрыгая, тяжело, точно куль с мукой, повалилось в яму.

– Есть!.. – крикнул Чикмаз, бахвалясь. – Еще кого?..

И одного за другим подводили казаки к яме связанных начальных людей, стрелецких и городских, и Чикмаз, хвастаясь своей ловкостью и бесстрашием, лихо орудовал своей, залитой кровью, саблей. Потом подошла очередь и простых стрельцов, которых оговорил Федька Сукнин, из тех, которые были постарше, поспокойнее… И чем полнее становилась яма мертвыми телами, тем покорнее становились казнимые – точно вид всей этой крови, всей этой безнаказанности свершавшегося внушал им мысль, что все это, несомненно, так и быть должно и что всякое сопротивление тут неуместно. А вокруг, вдоль стен и по стенам, по крышам и по бурханам стояли посадские люди, – женщины, казаки, дети, попы, стрельцы, девушки, – ужасались, ахали, отворачивались, закрывали глаза, но не уходили, и, когда смотрели они на разрядившегося Степана, в глазах их был и ужас, и подобострастие…

– Сто семьдесят… – все бахвалясь, крикнул Чикмаз, отирая пот и уже не раз сменив саблю. – Еще кого?

– Довольно… – громко сказал Степан. – Будет!..

И в самом тоне его все услышали полную уверенность, что, действительно, надо было порубить сто семьдесят человек, не больше и не меньше…

– Ну… – обратился Степан к яицким стрельцам, которые тупым и безвольным стадом стояли за воротами… – И вам, как и всем, скажу: кто хочет быть вольным казаком, с нами оставайся, а кому мы не милы, так хоть сейчас в Астрахань иди… А теперь, ребятушки, и пообедать время… Как там наши кухаря-то?..

Степан чувствовал, что сегодня он точно гвоздь в свою судьбу вбил и что теперь назад хода уже нет, а только все вперед по избранному пути, в неизвестное. Первый шаг был недалек: в стрелецкую избу, вкруг которой дымилась на длинных деревянных столах благоуханная жирная похлебка с янтарными стерлядями и жирной осетриной и приветливо зеленым огнем сияли штофы с водкой, а на кухне дожаривались на вертелах вкусные степные барашки. Степан вошел к обедающим, хлопнул чарку водки пред ними – с победой – и пошел обедать под белые акации, где уже ждали его Федька Сукнин, вороватый шакал степной с плотоядными глазками, Ивашка Черноярец и всегда молчаливый полковник Ерик: за обедом надо было пораскинуть умом, как и что делать в только что на крови заложенной державе Яицкой. Голоте все это казалось чрезвычайно просто, потому что она всю жизнь жила за чужим умом, но Степан был домовитым казаком и понимал, что, если хозяйский глазок нужен даже для небольшого домашнего хозяйства, тем более нужен он для более сложного хозяйства городского и войскового. Надо было послать гонцов вверх по Яику с грамотой к казакам, надо было попытаться войти в соглашение с кочевыми калмыками, надо было послать весть на Дон, чтобы дружки его собирали там новые ватаги и торопились бы на Яик, надо было с первых же шагов незаметно, но основательно осадить Федьку Сукнина, который держал себя что-то уж очень хозяином, и надо было городу порядок дать: круг казачий собрать, выбрать сотников, десятских, городового атамана, позаботиться о продовольствии, о суде и расправе, без которых люди не живут…

Красные, отяжелевшие, с головами в тумане, казацкая старшина встала из-за стола. Федька заметно поджал хвост, но косился, как попавшиеся в ловушку волчонок. Ивашка был что-то задумчив.

– Ну а стрельцов покормили, новых товарищей наших? – благодушно спросил Степан.

– Накормили… – отвечали услужливые голоса. – Да их, почитай, половина на Астрахань пошла…

– Как на Астрахань?! – сразу налился какою-то дикой силой Степан.

– Да ты сам же сказал, что которые oxoчиe в Астрахань, так те бы шли… Вот они и пошли…

Степан почувствовал, что его точно кто по лицу при всех ударил. Ежели так дело начинать, так это, пожалуй, храмины-то и не соберешь. Мало, значит, этот черт Чикмаз своей саблей их учил!..

– Эй, есаул!.. – строго крикнул он Ивашке, который стоял в стороне с Ериком. – Сейчас же наряди конную погоню за стрельцами, которые в Астрахань пошли. И чтобы доставить их мне сюда живыми или мертвыми… Живо!..

И всем показалось, что атаман в своем росте прибавился. Ивашка подтянулся и, придерживая саблю, скрылся куда-то. И не прошло и четверти часа, как в воротную башню вынеслась на вертлявых и злых лохматых степных лошаденках погоня.

– Айда, братцы!..

И с гиком и посвистом разбойным запылили казаки по астраханской дороге.

У Раковой Косы они нагнали стрельцов. Хмурые, те сидели у камышей, отдыхая и подкрепляясь хлебом и воблой сушеной.

– Нагулялись? – крикнул нагло Трошка Балала, в душе очень трусивший отпора. – Ну а теперь поворачивай оглобли назад, распротак и распереэдак… Ишь, как коней из-за вас заморили!..

– А какое твое дело ворочать нас, ежели сам атаман нас отпустил? – отозвались хмурые голоса. – Ишь, тожа какой Еруслан Лазаревич выискался!..

– Это вас, дураков, атаман пытал, кто чего на душе таит… – засмеялись казаки. – Н-но, поворачивайся, олухи царя небесного!.. Растабаривать еще будут…

– Не пойдем, и крышка… – раздраженно отвечал высокий и сухой стрелец с белесыми глазами и клокатой бородой. – Коли атаман…

– Ну, что ж ты вот тут с чертями делать будешь, а?.. – развел руками Трошка.

– А-а… – захрипел вдруг Ягайка. – Пошла твоя или не пошла?..

И он грязно и смешно выругался.

– Ах ты, неумытое рыло!.. – загрохотали казаки. – Ай да Ягайка!.. Быть ему атаманом беспременно…

Он выхватил саблю и бросился на стрельцов. Казаки за ним. В невообразимом смятении стрельцы бросились врассыпную: одни падали под ударами сабель под ноги шарахающихся и взмывающих вверх коней, другие сразу сдавались, а третьим удалось уйти в густые камыши, где тысячами гнездовала всякая птица и целыми стадами водились кабаны. Обобрав убитых, казаки повели пленных обратно. Они всячески бахвалились один перед другим и чертыхались. Стрельцы были бледны и угрюмы…

Степан принял их высокомерно, но помиловал и приказал служить. Уже чрез три дня один из них, желая подслужиться к новому начальству, шепнул ему тихонько, что среди возвращенных с Раковой Косы составилась шайка в четырнадцать человек, которая задумала тайно бежать в Астрахань. Степан в бешенстве приказал схватить всех их. Запылали яркие и жаркие костры. Казаки сперва на глазах у всего населения городка долго жарили их на огне, а потом, опаленных, с вытекшими глазами, едва живых, добили саблями и дрючками.

Так крепила себя молодая казацкая власть…

Голота все порывалась в море за зипунами, но Степан был точно связан по рукам и по ногам теми делами и заботами, которые выпали теперь на его долю и которые не только не уменьшались по мере того, как он делал их, но, наоборот, все увеличивались. В первый же день казаки разгромили Приказную Избу и все бумаги, к которым они питали неодолимую ненависть, пожгли, но уже чрез неделю оказалось, что без приказных и без бумаги нельзя было вести городскую жизнь, нельзя обходиться без суда, нельзя не собирать налогов, что все те вольности, которые так чаровали их в воображении, в соприкосновении с жизнью действительной оказывались красивой сказкой, миражем, который ладен в песнях, но не ладен в той жизни, в которой люди едят, пьют, ссорятся, родятся, помирают, строются, ловят рыбу, покупают, продают и пр. И приказные перья уже скрипели в душных покоях Избы, и бумаги быстро накоплялись снова. И то и дело собирался и часами шумел казачий круг, и все чаще и чаще подмечали наблюдательные умы, что сколько он ни шумел, в конце концов он все же как-то незаметно, невольно сворачивал на старые, избитые пути жизни, той жизни, которую казаки пришли разрушить до основания. Новая жизнь никак не давалась, точно жар-птица какая!..