Тайна имения Велл - Кэтрин Чантер

– Я верю тебе, бабушка Р, честно верю, но мне очень холодно.

– Верь мне.

Люсьен лег спиной на мои руки, но, когда вода плеснула ему в лицо, он пронзительно закричал. Неожиданно у него выросли тысячи рук с тысячью пальцев, которые рвали на мне одежду и дергали за волосы. Споткнувшись во тьме, я навалилась на него. Люсьен бил меня, пинал ногами в грудь. Мы дрались, словно пьяные. Он полулежал, полусоскользнул вниз. Его голова откинулась назад, ударившись о покрытые мхом камни. Люсьен рухнул в воду. Я держала его красивую окровавленную головку под водой. Только раз его ручки поднялись над поверхностью, ища, за что бы ухватиться, но, не найдя опоры, остались плавать, словно водяные лилии. Он снова стал красивым. Я позволила его бледному лицу плавать на поверхности. Пусть видит лунный свет. Его губы вытянулись, стали похожими на бутон розы.

Голос сказал, что я все сделала правильно. Потом я вернулась домой к себе в кровать. Дом стал невесомым, а рассвет окрасился в цвета радуги.

* * *

– Рут! С вами все в порядке?

– Я не знала, что вы вернулись.

Мальчишка пощупал мой лоб.

– У вас жар.

Отстранившись от него, я, дрожа всем телом, свернулась калачиком под пуховым одеялом. Он думает, что я больна. Он прав. Я прогнила до самой моей сердцевины.

– Что вы делали всю неделю? Я смотрел в журнале. Вы почти не вставали с постели…

– Лучше уйдите.

– Я схожу за парацетамолом. Надо вызвать врача.

– Нет. И не нужен мне ваш парацетамол. И знаешь что, Мальчишка, я не хочу тебя сейчас видеть. Лучше ступай в казарму.

Мальчишка обхватил голову руками. Схватив его руку, я подалась вперед и выложила свой козырь:

– Ради бога! Уходи. Все это смешно. У меня болит голова. У меня менопауза, а ты, мальчик, ищешь только повода. Ты выбрал не ту. Знаешь что… рано или поздно ты успокоишься, обзаведешься домом, женой и детьми, а о знакомстве со мной будешь рассказывать во время застолий.

Мои кулаки били его легче, чем мои слова, били по его «традиционной» благополучной юности, по его заурядности, по его будущему. Я ненавидела его за то, что он так мало в жизни терял, и за то, что впереди у него было так много этой самой жизни, а я уже все потеряла. А Люсьен даже не начал еще по-настоящему жить. Но Мальчишка не дрогнул под моими ударами, не ушел, а я, обессилев, сломалась и отвернулась от него. Я решила, что пусть сидит, если ему так нравится, путь подхватит от меня эту заразу. В наступившей тишине слова, которые должны были быть сказаны, заволновались где-то в области моего живота и наконец обрели звучание.

– Неделю я вспоминала самое худшее, но это того стоило. Мне кажется, я убила Люсьена, – произнесла я. – Мне кажется, я все вспомнила.

И вновь он никуда не ушел. Мальчишка чуть ссутулился. Его грудь начала подниматься во время дыхания чуть выше. Когда он заговорил, то не смотрел в мою сторону.

– Что вы помните?

– Подробности того, как завязывала ему шнурки, как он ударился головой, как я держала его под водой, отпечатки моих ног в грязи. – Я села, скрестив ноги по-турецки. – Это большое облегчение. Теперь я смогу все всем рассказать. Пусть меня судят и посадят в тюрьму. Так будет лучше. И… – я помешала ему меня перебить, – не надо говорить, что я этого не делала. Ты просто не понимаешь, какой сумасшедшей я иногда бываю, какой жалкой, страдающей галлюцинациями и… – кажется, я всю жизнь искала правильное слово и теперь нашла, – эгоистичной.

Мальчишка отошел и уселся на широком подоконнике. Свет, льющийся из окна, отбрасывал тень парня мне на постель. Я не могла видеть его лица, но его голос говорил о том, что он взволнован и озадачен. Слова он произносил медленно, стараясь сохранить видимость спокойствия.

– Я думаю, ты красивая женщина, и дело не в физическом аспекте дела. Ты в целом красивый человек. Я почти уверен, что ты не убивала Люсьена. Ты бы не стала завязывать ему шнурки двойным бантиком. Он ненавидел, когда ему их так завязывали. Об этом много писали в прессе. Ты бы ни за что не стала так завязывать ему шнурки. А еще остается загадка свитера и деревянной розочки. Ты не помнишь, где они. Что же касается следов, то это еще ничего не значит. Там, кроме твоих следов, есть следы Амалии, всех сестер, Марка, Люсьена – всех кого ни попадя. Все в тот вечер топтались у Веллспринга.

– Ты просто не хочешь в это поверить, Мальчишка, но тебе придется. Груды мокрой одежды. Утром я была уставшей до изнеможения. С кем, спрашивается, еще Люсьен мог пойти посреди ночи? Я тогда и среди бела дня не помнила точно, чем и как занималась, а ночью и того хуже. Посмотри правде в глаза, Мальчишка. Я вполне могла его убить.

Мальчишка резко распахнул окно, впуская свежий воздух, затем встал в ногах кровати и застыл с решительным видом.

– Ты далеко не единственная подозреваемая. Есть еще Марк. Насколько я понял из того, что узнал из прессы, он слишком сильно привязался к этой земле. А как насчет сестер?

Я молчала. Он напирал.

– Когда имеешь дело с таким культом, то можно ожидать всего чего угодно. Вспомни все то немыслимое, что люди вытворяли во имя религии за всю историю человечества. Я лично не знаком с этими сестрами. Не сомневаюсь, что они хорошие люди. Ты им, кажется, доверяла, но дело в том, что нельзя забывать о массовых самоубийствах в Техасе, о взрывах бомб самоубийц…

– Пожалуйста, не надо читать мне лекций. Я тоже об этом думала. Да, есть другие люди и другие версии произошедшего, – признала я, – но это не значит, что моя версия чем-то хуже.

Мальчишка проигнорировал мной сказанное, присел на кровать и взял мои руки в свои.

– Не знаю, виновна ты в его смерти или нет. Даже если виновна, по существу это ничего не меняет, так как это сделала не настоящая ты. Я не знаю, как это объяснить понятнее.

– Не старайся, все равно это ничего не меняет.

Я попыталась высвободиться, но он мне не позволил.

– Это все равно как если бы моя мама или кто-нибудь из тех, кого я хорошо знаю, сказал бы мне, что сделал что-то ужасное. Даже если бы моя мама и совершила что-нибудь плохое, это не отменяет того факта, что она моя мама и замечательный человек. Понимаешь? Это могла совершить только другая Рут, больная, находившаяся в состоянии постоянного стресса. Ты испытывала ужаснейшее давление: правительство хотело получить твою землю, твой брак распадался из-за сестер и всей этой чуши. Ты все время читаешь в газетах о людях, которых нельзя судить за их поступки по тем или иным причинам.

Повисло непродолжительное молчание. Мы сидели, прикованные друг к другу желанием получить от другого то, в чем нуждались. Я отдернула руки.

– Есть вещи, мальчик мой, которые ты все равно не сможешь изменить, что бы ты мне ни говорил, например, не сможешь избавить меня от чувства вины.

На следующее утро, когда я проснулась, его на дежурстве не оказалось. Я испугалась того, что вчера мы были слишком близки, Третий увидел в этом то, что хотел увидеть, и добился, чтобы Мальчишку перевели. Я зря паниковала. Аноним сказал, что Мальчишка отправился на похороны Хью. Мне самой хотелось присутствовать на похоронах и попросить у него прощения, вот только я вовремя не потрудилась обратиться за разрешением. К тому же мое присутствие могло не понравиться семье покойного. Появилась приятная новость: приказ ограничить мое заточение пределами дома отменен. Пути Господни по-прежнему остаются для меня неисповедимы, но они не более запутаны, чем процедуры государственного судопроизводства. В любом случае теперь я могла пойти в сад и оплакивать кончину Хью, сидя на том месте, где мы с ним сиживали часами. Я сожалела о том, что ему так и не довелось попробовать дикой малины, растущей за скамьей. Не удалось мне также нарвать ему пакетик крыжовника. Он бы отнес его домой и полакомился со сливками, которые дает его обожаемая корова джерсийской породы. Ему такое угощение наверняка понравилось бы. Он дал мне так много, а я его ни разу по-настоящему не отблагодарила.