Сожители. Опыт кокетливого детектива - Константин Кропоткин

В моем игривом пересказе этим осенним поздним утром появились бы орды репортеров: они оккупировали бы палисадник перед нашим домом, они звонили бы нам в дверь и обрывали бы телефоны – им всем хотелось бы вывести нас на чистую воду, представить в положении самом невыигрышном этих четырех мужчин (плюс беспородный пес), которые живут не так, не с теми и не там.

Изобразил бы, в общем, смех сквозь слезы, слезы сквозь смех, всего понемногу, как смог, на что бы хватило таланта. Так, как это уже было двумя с лишним сотнями страниц ранее. Я люблю кольцевые композиции.

На самом же деле, ничего не было. Поев, отвалились. И минуты шли, и мы жили, как жили.

– И нигде ничего? – повторил я свой вопрос.

– Не-а, – проглядев картинки в айфоне еще разок, Марк покачал головой, – Только хорошее пишут. «Событие», пишут, еще «нашумевший», а также «маст-си».

– Как ленивы в России папарацци, – сказал я.

– Они везде такие, – сказал Марк, – Приходят, если зовут. А если не зовут, то не приходят.

– Им приглашения что ли присылать надо?

– Ну, можно и приглашения.

– Папарацци? Приглашения? – включился в беседу Кирыч.

– Ну, пробалтываться будто бы случайно, – сказал Марк, – или еще как-нибудь давать понять, что сенсация под носом. Просто так ведь ничего не бывает.

– Марусь, – сказал я, – тебе надо было идти в пиарщики. Много бы денег заработал.

– Нельзя все мерять деньгами, – сказал Ашот, никогда не ведавший нужды.

– Всего не заработаешь, – сказал Кирыч, получающий, наверное, больше нас всех, вместе взятых.

– Тебе надо, сам и иди в свой пиар, – сказал Марк.

– А тебе, конечно, ничего не надо, у тебя же все есть, – произнес я с издевкой.

Вирус поднял голову с ковра и, предчувствуя домашний аттракцион, гавкнул.

– Все не все, но кое-что есть, – сказал Марк.

– Что, например? – спросил я.

– Сам же говорил, – пожал плечами, – живу, как хочу. Вот, я и живу.

– И чего ты теперь хочешь? – я переложил ноутбук с коленей на стол, сдвигая тарелки и чашки, – Хочешь взять, и опять смыться лет, эдак, на десять?

И повисла тишина. Она висела довольно долго, неудобным, душным таким пологом.

Потом завыл Вирус. Подняв морду к потолку, он начал выталкивать из горла длинные, гулкие звуки. Скоро по трубе заколотила неутомимая соседка сверху.

«Увы», о котором я думал все это позднее утро, наконец, прозвучало.

– Только не говори, что ты подслушивал, – сказал Марк, – Это нехорошо. Шейм оф ю.

– Мне напомнить, из какого говна построены в этом доме стены? – сказал я.

– Неужто нельзя соблюсти контенонс? – вступил Ашот, не забыв нацепить брезгливую гримаску. Хренов чистоплюй.

– Не знаю, что такое контенонс, но, думаю, мне и без него хорошо, – сказал я. И только хорошее воспитание помешало мне сказать Вирусу «фас».

– И куда на этот раз? – спросил Кирыч, посмотрев на Марка.

И он тоже думал про «увы».

Марк посмотрел на Ашота и протянул в его сторону руку. Тот покорно руку принял. «Голубки» – чуть не фыркнул я.

– Съездим, проветримся, – сказал Марк.

– Надо, чтобы папа успокоился, – сказал Ашот, – Сумел принять.

– А что у нас с папой? – спросил я.

– Ничего, – сказал Марк, повернувшись в своем кресле к нашему дивану, ко мне и Кирычу, мы сидели с ним теперь рядом и только что не кивали, как китайские болванчики, – Все хорошо. Меня приняли с распростертыми объятиями. Я даже сам удивился. А они приняли. Осом. Тре-тре-манифик.

– И когда же случилась эта встреча? – я чувствовал себя уязвленным.

– Там все скучно было. Пришли, покушали, поговорили, – сказал Марк, без особого пыла имитируя извиняющийся тон.

– Это, может, тебе, заграничной штучке, все скучно, а кому-то…, – я умолк. Я поймал мысль. Эта мысль была яркой, смешной, и такой очевидной, что…, – Ашот, – я посмотрел на красавца, – Надеюсь, ты хотя бы позвонишь Маше.

– Кому?

– Манечке, любови твоей неземной. Ну, бывшей любови, – поправился я.

– А что с ней? – спросил Ашот.

– А как ты думаешь, зачем она устроила твоим родителям цирк? Неужели не догадываешься?

– Нет, – а лицо гладкое, непроницаемое, – …не совсем.

– Конечно, удобней думать, что у вас с Марком все само собой получилось. Потому только, что оба вы такие прекрасные, – сказал я, – Только ведь Манечка могла б и не доводить твоего папу до белого каления.

– Да, папа тогда очень разволновался, – признал Ашот.

– А что же почувствовал папа, когда увидел на пороге своего дома не вульгарную базарную бабу, а вежливого франта, говорящего на всех иностранных языках сразу?

– Да? – сказал Ашот.

– Да, – сказал я, все более уверяясь в своей правоте.

– Шреклих! – вскричал Марк, – Щит!

– Я что-то упустил? – спросил Кирыч, за нашим пинг-понгом не вполне поспевая.

– Ничего ты не упустил, – решительно сказал Марк, – Рыжик опять врет напропалую.

– Сочиняет, – поправил его Кирыч, – Р-романист.

И Вирус рыкнул.

Да. Я сочиняю. Увы.

Увы, пора. Как ни уныло.

Пришли не все, но очень многие. Я буду перечислять их понемногу. Всех разом мне не охватить – кишка тонка. Мне плохо удаются многолюдные сцены, а изображать, что я живу в этих сценах, а не пишу о них, уже надоело.

Я пишу, а эта сцена – прощальная. И в том, что сцена многолюдна, нет, в общем-то, ничего удивительного.

– А почему не Париж? Не Лондон? – допытывался я под перестук чемоданных колес. Мы выгрузились из своих машин и шли по дорожке к аэропорту, – Бонн! Нафига вам сдался этот Бонн? Он теперь даже не столица.

– Я бы поехал в Париж, – кротко ответил Марк, – Я люблю Париж. Только Ашотика укачивает в поездах, а нам тогда еще часов пять ехать. Не могу же я…, – он вздохнул.

– Заботливый, – сказал Кирыч. Огромный чемодан Марка волок он, и можно было б поспорить, кто здесь заботлив по-настоящему.

– Ага, прямо как мать Тереза, – я хотел бы говорить с той же теплотой, что и Кирыч, но издевка все равно прорывалась.

– Если укачивает, то надо пить специальные таблетки, – сказали Сеня с Ваней; они тоже пришли на проводы, – Мы в круизе пили. Все влежку, а мы зажигаем, – захихикали.

– Силу воли надо иметь, – сказала Лиза, как всегда, похожая на горделивый линкор. А что еще ожидать от бывшего мужчины, разгуливающего по аэропортам в сиреневом люрексе?