Вернуть Онегина - Александр Солин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возможно, с точки зрения высокой западной моды, в которой нынче, в самом деле, больше раздевают, чем одевают, представленная нам коллекция излишне практична и целомудренна. Возможно, именно так мыслят в свободном обществе. Но мы-то пока еще не свободны, и в наше растерянное, неприкаянное время серьезному русскому художнику не пристало баловаться искусством ради искусства, разжигая своим баловством похоть лиц определенного сорта. Для нас, женщин, мода – это последнее средство, с помощью которого мы ежечасно, ежеминутно, ежесекундно пытаемся удержать любимого мужчину.
И вот еще что. Поскольку за редким исключением мужчины созданы для прозы, а женщины для стихов, то как, скажите, может судить о женской моде тот, кто никогда не носил грудь и не делал аборт? Если только он, конечно, не Ив Сен-Лоран…»
Смелый однополый намек вызвал дружный смех и одобрительные аплодисменты.
Потом было шампанское, много улыбок и ровный узорчатый шум светских разговоров.
Она вернулась домой около десяти вечера и в счастливом, усталом состоянии устроилась с мужем на диване перед столиком с коньяком. Среди прочего она ему сказала:
«Извини, Климушка, что утром обиделась на тебя! Ты совершенно правильно сделал, что не приехал: половина из тех, кто там был, твоего мизинца не стоят!»
«Аллушка, я в самом деле не мог, а не потому что кто-то там чего-то не стоит!»
«Все, проехали! – ответила она, прижимаясь к нему. – Знаешь, у нас, наверное, что-то получилось – нас хвалили серьезные люди!»
«Вот видишь! Я же тебе говорил!..»
«…Но были и злые – ох, злые! Вернее завистливые. Был там один спец, выступал с замечаниями… Так ему потом одна журналистка ответила: как может рассуждать о женской моде тот, кто не носил грудь и не делал аборт! Хорошо сказала, правда?»
«Хорошо! – улыбнулся Клим. – Так тебе, выходит, для полного счастья не хватает только аборта?»
«Ну, какой же аборт, если я рожала! – улыбнулась она. – Роды, Климушка, десяти абортов стоят!»
«А ты что, знаешь, что такое аборт?» – невинно поинтересовался Клим.
Алла Сергеевна вмиг протрезвела, неуместно и неестественно рассмеялась и, спрятавшись на груди у мужа, оставалась там до тех пор, пока суматошная работа ума не открыла ей, что пришло время ворошить проклятое прошлое. И тогда она, подняв к мужу необычайно серьезное лицо, отстранилась и села рядом, как чужая – на тот случай, если он после ее признания не захочет ее больше знать.
«А ведь ты прав, – помолчав, ринулась она из огня в полымя. – Да, я знаю, что такое аборт…»
И далее:
«Если я никогда не рассказывала тебе о своем прошлом, то не потому что мне есть, чего стыдиться – мне нечего стыдиться, а потому что тебе это может не понравиться…»
«Аллушка, Аллушка! – запротестовал он, взяв ее руку. – Не надо, не рассказывай! Мне абсолютно безразлично, как и с кем ты до меня жила!»
«Нет, нет, ты должен знать!» – заупрямилась она, отводя глаза.
«Да не хочу я ничего знать!» – волновался он, заглядывая в ее страдающее лицо.
«До тебя у меня был парень… – найдя глазами в пространстве точку опоры, заговорила она. – Мы росли с ним в одном дворе, он был на три года меня старше, и я влюбилась. Ну, знаешь, как это бывает с глупыми девчонками… В общем, от него я потом, дура влюбленная, и залетела… Мы были вместе несколько лет и даже хотели пожениться, но в восемьдесят пятом, перед окончанием института он меня бросил и женился здесь, в Москве… После него у меня там, в Сибири был другой парень – хороший, добрый, порядочный человек… Секретарь райкома комсомола. Замуж меня все время звал… Но я его не любила и сама от него ушла, а потом переехала в Москву. А вскоре познакомилась с тобой… Вот».
И замолчала, ожидая приговора.
«Что, все?» – подождав, спросил Клим.
«Все…» – ответила она и глубоко вздохнула. Ей вдруг стало удивительно легко: как бы он себя после этого ни повел, а совесть ее теперь чиста.
«Глупая! Какая ты у меня еще глупая!» – вдруг порывисто привлек он ее к себе.
Она подняла к нему глаза полные слез и пробормотала:
«Климушка, родной, ну почему я не встретила тебя раньше?»
Он целовал ее мокрые дрожащие ресницы и гудел:
«Неужели, по-твоему, я мог думать, что у тебя до меня никого не было? Ну как это возможно, чтобы у такой красавицы не было парня, а? Это же бред, этого же не может быть! Вот если бы у тебя до меня никого не было, вот это было бы ненормально!»
«Климушка, Климушка! – ободренная заторопилась она. – Никого у меня больше не было, клянусь тебе! Только эти два несчастных парня и работа! И один аборт!»
«Верю, Аллушка, верю! Ты удивительно чистая и порядочная девушка – это я сразу понял! Или ты думаешь, я не разбираюсь в людях?» – непривычно горячо воскликнул Клим.
«Если разбираешься, то как же быть с Гришей? – не к месту мелькнуло у нее. И дальше уж совсем не к месту: – Бедный мой Климушка! Как ему нелегко – все его обманывают, даже собственная жена!»
«Знаешь, Климушка, – горячо и свободно заговорила она, – было время, когда я думала, что люблю этого парня больше всех на свете, а когда он меня бросил, думала, что больше никого и никогда не полюблю. Но Климушка, родной мой, моя любовь к тебе такая огромная, что старая рядом с ней не видна! Я даже сравнивать их не могу! Ты же видишь – кроме тебя я никого не замечаю и знать не желаю! И это после шести лет нашего знакомства! Знаешь, – вдруг понизила она голос, – я иногда думаю – нет, не думаю, а знаю, точно знаю…»
Она остановилась, передохнула и закончила горько и почти торжественно:
«Прости, что я об этом говорю, но… если с тобой, не дай бог, что-нибудь случится, я не смогу без тебя жить, вот! Ты не представляешь, что я тогда пережила-а-а…» – заплакала она.
«Аллушка, Аллушка, – качал он ее на груди, как маленькую, – глупенькая моя, ну, успокойся! Ничего со мной не случится, нам с тобой еще жить, да жить! Да мы с тобой еще внуков поженим, вот увидишь! И потом, моя хорошая, если со мной что-то случится, а ты за мной – на кого же Санька останется?»
Алла Сергеевна заплакала еще горше.
И пока она, обессиленная шампанским и коньяком, восторгом воплотившейся мечты, вынужденным признанием и тем невыразимо светлым и грустным, что водится в глубине каждой женщины, плачевным образом освобождается от напряжения последних дней, мы скажем следующее.
Поскольку героиня на наших глазах отредактировала свою биографию – ни тебе московских встреч, ни второго аборта, ни низменных зловредных чувств, нам остается только признать под присягой, что все, что не укладывается в ее новую редакцию, выдумано нами от начала до конца. Было так, как она сказала. Все остальное – лишь игра нашего воображения на овале ее милого неспокойного лица с затуманенным глаукомой лет взором…
