Цивилизации - Фелипе Фернандес-Арместо

Языки распространяются не только с помощью миграций и завоеваний. Небольшие пограничные поселения, торговля, миссионерство да и вообще любые культурные контакты приводят к тому же результату. Иногда то, что начиналось как заимствованный лингва франка[562], заменяет местный язык или настолько радикально видоизменяет его, что он становится новым языком. Или язык, усвоенный элитой, может распространиться на все общество. Слова, подобно дарам, предназначенных для храмов и дворов царей, способны пересекать границы. Во всяком случае, некоторые языки отнесены к индоевропейским на основе тонкого ствола слов, побегов синтаксиса и морфологии, которые вполне могли быть пересажены с другого ствола. В пылу споров о происхождении индоевропейцев легко забыть, что «индоевропейский» — это классифицирующий термин, отражающий скорее взгляды ученых, чем реальность рассматриваемых языков и путь их развития. Приписывать общее происхождение всем говорящим на индоевропейских языках так же глупо, как считать, что все, кто сегодня говорит по-английски, — родом из Англии или что все говорящие на суахили принадлежат к единой этнической группе[563].

Попытки расшифровать письменность Хараппы еще не решили проблему языка, на котором говорили люди, оставившие эти надписи, но по соседству с цивилизацией долины Инда — вероятно, с середины второго тысячелетия до н. э. — жили племена, говорившие на индоевропейских языках, и их устная литературная традиция слишком хороша, чтобы ее упускать. Когда, спустя много столетий устной передачи, Ригведу записали, она сохранила мощь, способная унести слушателей и читателей в утраченный век героев; как и в эпосе Гомера — возможно, относительно Гомера это предположение неверно, — здесь сохранились подлинные воспоминания о бронзовом веке.

Если объективно рассуждать, люди, чьи гимны разрушению записаны в Ригведе, совсем не похожи на вооруженных железом кочевников-ариев, каких видели читатели в девятнадцатом и начале двадцатого веков. Это был явно оседлый народ, живший в Пенджабе неопределенно долгое время — не пришельцы и не кочевники. Им нужен был мир жирного изобилия, пропитанный маслом из молока буйволиц, текущий молоком и медом[564]. Использование лошадей и колесниц вполне совместимо с оседлым образом жизни: многие оседлые народы в войне рассчитывали на военную элиту на колесницах. Эти люди ценили выпивку и хвастовство. Их связанные с поклонением огню обряды включали сжигание вражеских домов, а их самый любимый бог Индра по праву именовался «разрушителем городов», но у него это была лишь часть общей роли разрушителя, куда входило также стирание с лица земли гор и уничтожение змей[565]. Но, однако, некоторые города как будто уже лежали в развалинах, когда их видели авторы Ригведы[566]; из этих городов жители бежали, «изгнанные богом огня», они «ушли в другую землю»[567].

Если последние представители цивилизации долины Инда действительно ушли, то куда? Когда цивилизация вновь возникла, это произошло в долине Ганга, но через несколько столетий, в другом природном окружении, где льют обильные дожди и растут густые леса и где железные топоры расчищали поля для пахоты (см. ниже, с. 338). В период существования цивилизации долины Инда колонизация долины Ганга не происходила, нам об этом ничего не известно: единственные артефакты, найденные здесь и относящиеся к названному времени, это запасы медной посуды, не вполне аналогичной предметам из долины Инда, но связанной с ними декоративным сходством[568].

Нет и никаких прочных доказательств того, что элементы цивилизации Хараппы уцелели в последующей культурной истории Индии. Материальное свидетельство перехода цивилизации в район Ганга — обломки глиняной керамики: тщательно воссозданные, они стоят в витринах: глазированная посуда, напоминающая посуду Хараппы[569]. Города и укрепления, предшествовавшие появлению этой посуды в долине Ганга, лишены красноречивых признаков порядка, свойственного Хараппе: ни печатей, ни гирь и прочих средств измерения, ни одинаковых кирпичей. Интересные аналоги рисунков на печатях и божественной иконографии найдены в раннем индийском искусстве, но они кажутся распределенными несистематически. Читатель, взглянувший на научную литературу со стороны, не сможет удержаться от впечатления, что нежелание некоторых ученых признать, что мир Хараппы канул в забвение, объясняется благоговением перед этим миром. Тем, кто изучает цивилизацию Индии, кажется, что она заслуживает древней родословной, восходящей к городам Инда, а эти города в свою очередь заслуживают многочисленного и долгоживущего потомства. Мы все еще ждем появления свидетельств реальной непрерывности культурной традиции, несомненных доказательств того, что она преодолела «темные» столетия индийской цивилизации.

Заманчиво сопоставить исчезновение цивилизации Хараппы или даже объяснить его «общим кризисом» бронзового века. В период, который можно с уверенностью, хотя и с некоторой неизбежной неопределенностью определить как конец второго тысячелетия до н. э., некоторые наиболее известные мировые цивилизации рухнули, а прогресс других цивилизаций остановился из-за все еще загадочных катастроф. Централизованная экономика, которой руководили из дворцовых лабиринтов, исчезает. Торговые пути забываются. Жители покидают поселения и памятники. Меркнет великолепие эгейского бронзового века (см. ниже, с. 424–428, 510–511). Хеттская империя в Анатолии становится добычей захватчиков, а египетская едва не гибнет под натиском загадочного «народа моря», который завоевал ее. Нубия исчезает из записей. В Туркмении, на севере Иранского плоскогорья, относительно молодые, но процветающие города-крепости Окса, такие как Намазга и Алтин, о которых мы все еще знаем очень мало, превращаются в жалкие деревушки. За «общим кризисом» последовали «темные века» разной продолжительности в разных местах.