Империя. Роман об имперском Риме - Стивен Сейлор

Кезон – дядя, которого Луций не знал, – давал еще один повод для неприятных размышлений. Как мог Пинарий, родственник Августа и представитель одного из древнейших городских семейств, стать христианином? Луций, которого держали подальше от Кезона, жалел, что не довелось поговорить с дядей. Пытался ли отец понять брата и вернуть его к почитанию богов? Поскольку оба близнеца мертвы, Луцию никогда не узнать правды об их отношениях.

Он гордился древностью своего рода, но предыдущее поколение глубоко его смущало. Он не сказал бы об отце худого слова, тем более Эпафродиту, но идея пойти по отцовским стопам совершенно не привлекала Луция.

– Понятно, Луций, что ты не расположен к авгурству, но подумай о преимуществах. Жречество даст тебе занятие, точку приложения талантов, общение с людьми твоего круга…

– К счастью, мне все это ни к чему, – криво улыбнулся Луций. – В прошлый раз, когда мы сидели здесь же, ты выдвигал похожие доводы, но только разговор шел о семье и браке. Ты сказал, мне пора обзавестись женой и сыновьями – хотя бы ради налоговых послаблений. Но деньги не имеют значения: отец оставил меня обеспеченным. Да, я могу транжирить время на так называемой государственной службе в качестве жреца или магистрата – но зачем мне эта морока? Конечно, можно жениться на славной патрицианской девушке, наделать славных сыновей-патрициев, но опять же – зачем? Государство – это император, а император – государство. Все остальные – песчинки на морском берегу: взаимозаменяемые, маловажные, неотличимые одна от другой. Римский гражданин не обладает никакой значимостью, что бы ни воображали некоторые из нас.

Эпафродит досадливо крякнул и огляделся, желая удостовериться, что рабы не подслушивают.

– Луций, ты бы поосторожнее выражался, даже при мне. Твои слова не просто пораженческие, они почти мятежные.

– Тем более я прав, – пожал плечами Луций. – Если у гражданина свободы слова меньше, чем у раба, зачем служить государству?

– Сколько, ты сказал, тебе исполнилось, Луций? Тридцать два? – Эпафродит покачал головой. – Опасный возраст для мужчины: достаточно зрелый, чтобы чувствовать ответственность за собственную судьбу и роптать на притеснения, неизбежные при абсолютной власти правителя, но, видимо, еще не вполне взрослый, чтобы различить тонкую черту, которую нельзя переступать, если хочешь пережить капризы Фортуны.

– Под коими ты разумеешь капризы императорского семейства?

– Рим мог попасть в руки худшие, чем у Флавиев.

Эпафродит выразил господствующее мнение. Веспасиан был грамотным и хладнокровным правителем; в его время после победы над Иерусалимом приток несметных богатств наполнил римскую казну золотом. Порабощение иудейских бунтовщиков обеспечило тысячи невольников для строительства дорог и новых памятников. Главной причиной краха Нерона и его преемников была нехватка денег. Веспасиан никогда ее не испытывал.

Все больше исполняясь уверенности, Веспасиан постепенно отказался от фикции, которую упорно поддерживала династия Августа, провозглашая равенство между императором и сенатом и называя императора всего лишь первым среди равных граждан. К моменту естественной кончины Веспасиана никто не сомневался, что его власть над страной абсолютна. Он так уверился в собственной популярности, что положил конец заведенному Клавдием правилу обыскивать на предмет оружия всех, кого допускали к особе императора. Он также покончил с обычаем Клавдия укомплектовывать бюрократию императорскими вольноотпущенниками и превратил государственную службу в профессию, доступную для всех граждан – если не добродетельных, то по крайней мере честолюбивых.

В народном отношении к «старым добрым денькам» республики за последние десять лет произошел радикальный сдвиг. Если раньше народ романтизировал тот период, а сенаторы томились по его возрождению, то теперь люди чаще считали эпоху Цезаря и Помпея «старыми недобрыми деньками» – временем, когда ярое соперничество между безжалостными землевладельцами вылилось в кровавую гражданскую войну. Смена четырех императоров за год после смерти Нерона отбросила страну к заключительному периоду республики, напомнила о хаосе, который может воцариться при отсутствии очевидного преемника для командования легионами и управления империей. Гораздо лучшим казалось поклониться повелителю с неоспоримой легитимностью и насладиться устойчивостью правящей династии.

Если и был у Веспасиана порок, то это алчность. Император и приближенные к нему лица бесстыдно пользовались своим положением для стяжания баснословных богатств, а Римское государство превратилось в денежную машину для узкого круга посвященных. Веспасиан прославился тем, что обложил налогом городские уборные и получил долю в выручке от продажи мочи сукновалам, которые применяли ее для отбеливания шерсти. В народе говорили: «Император берет процент, даже когда ты мочишься».

Спустя год после кончины Веспасиана люди все еще удивлялись его предсмертным словам: «Увы, мне кажется, я превращаюсь в бога». Сенат почтил его должным образом, титуловав Божественным Веспасианом.

Его сменил старший сын – Тит, при отце служивший в Иудее, участвовавший в разграблении Иерусалима и порабощении евреев. Тит активно содействовал правлению родителя – его даже называли отцовским прихвостнем, ибо он, будучи префектом преторианских гвардейцев, безжалостно отстаивал его интересы. Но в качестве императора Тит до сих пор проявлял даже бо́льшую мягкость, чем сам Веспасиан. После передачи власти новая династия оформилась окончательно, показав, что Риму суждено управляться по принципу престолонаследия, то есть царями, пусть даже их так и не называют.

Эпафродит вернулся к будущему Луция:

– Если ты не питаешь склонности к авгурству и государственной службе, то, может быть, еще не поздно подумать о военной карьере. В стрельбе из лука я не знаю тебе равных. А в прошлом году мы видели, как ты сразил копьем вепря в своих этрусских угодьях. Не каждому такое под силу, тут надобно не только мастерство, но и выдержка. Думаю, на поле боя ты будешь выглядеть не хуже.

Луций вновь покачал головой:

– Я научился владеть оружием, потому что у нас есть угодья и мне нравится охота. Опять же мясо к столу. Но с какой стати мне убивать смертных братьев?

– Чтобы защитить Рим.

Луций рассмеялся:

– Военные не защищают Рим, на Рим никто не нападает. Люди вступают в легионы, чтобы попасть на окраины империи и поживиться в нетронутых краях. Лишь бы грабить! Подобным занимались все удачливые императоры, наполнившие Рим трофеями.

– Ну а ради славы?

– Если считать почетным убивать чужаков и насиловать их женщин, а потом похваляться содеянным. Гонись я за наживой, стал бы магистратом и собирал налоги. Такая работа куда безопаснее, а жертвы погибают намного медленнее: полезнее сохранять им жизнь, чтобы платили и впредь.

Эпафродит нахмурился:

– Наш император взимает налоги для процветания государства на благо всем. Вспомни о грандиозных стройках…