Докричаться до мира - Оксана Демченко

Открыли.

Вожак в махровом халате и тапочках для меня был внове, даже настроение улучшилось. Он заметил, фыркнул и прошел в комнату, по-хозяйски устроился в покалеченном кресле. Снова сердито рявкнул, уже не нам. И в дверях возник-таки совестливый — смущенный тем, что ночью беспокоит нас, утомленных и ни в чем не повинных — Нимар, явная причина визита Первого. Лайл кивнул, уловив догадку, и уточнил. «Малыш» весом в 85 кило, оказывается, устроился под нашей дверью и смиренно ждал утра, подперев ее для верности плечом. У него вопрос, а тревожить отдыхающих старших в стае не принято. А уж утром он выяснит важное, все равно иначе нам комнату не покинуть. Вожак знает все про свою стаю, он услышал, проснулся, обдумал возникшее положение и вмешался. Решил потревожить, то есть.

Хмуро глянул на парня, требуя излагать причину бессонницы.

Нимар помялся и раскрыл ладонь, прежде прятавшуюся в кармане вместе с флаконом туалетной воды. Такие стоят на полках ванной комнаты каждого. Он бережно снял колпачок и нажал на головку, страдальчески жмурясь, но направляя спрэй в лицо.

Вопросительно глянул на нас: все правильно? И оглушительно чихнул. Мое чутье опознало, насколько для волвека мучителен столь резкий концентрированный запах на спиртовой основе. Тем более бедняга брызгал прямо в нос.

— Эйм сказал, гадость вонючая используется так для… — Лайл снова зарычал, — приятности. Глупее объяснить невозможно! Никто не понял, многие попробовали и задвинули дрянь подальше. А малыш вот не унялся, что-то ему запало в душу.

Брызгает, чихает и мается. Вон, глаза красные, слезятся. Он упрямый, доводит себя постоянно и точно не успокоится. А мне перед штурмом невыспавшиеся щенки не нужны. Я уверен, столь странное объяснить можешь только ты, Ника.

Я кивнула. Задумалась. Сердито покосилась на декана, уютно устроившегося в уголке подремать, раз он не нужен. Растолкала и предъявила целый список необходимого. Он умница, покорно побрел к столу и начал перебирать содержимое личного наручного кристалла памяти, зевая и качая головой в такт звукам в наушнике.

Когда волвеки внимательно изучают непонятное, у них глаза становятся очень занятные — почти круглые, с пульсирующим зрачком: шире-уже. Кажется, что золото радужки то наливается светом, то бледнеет. Сейчас так дышали взоры обоих. И неотступно следили за нами. Лайл взял под контроль действия айри, а Нимар «пас» меня. Оба при этом сформировали своеобразное единое восприятие — это я как снавь говорю. У меня от их способностей голова кругом! Странно видеть собственную комнату с четырех точек зрения, нас тоже включили в обзор, да еще при частичном захвате обрывков сознания. Меня быстро замутило. А Эллару понравилось. Он умеет сразу делать несколько дел, и так видеть ему интересно.

Полчаса зевков, бормотания и нытья, — и я готова объяснять, что это за дрянь: туалетная вода. То есть мне кажется, что готова. Вот еще проблема на пустом месте!

Я достала из запасов трав и настоек, попавших на Птенец в очень ограниченном количестве и только благодаря неограниченно предусмотрительному Риану, с пяток флаконов, три сухих листка, пузырьки с маслом и разложила-расставила на столе.

— Думаю, вы не понимаете запах по двум причинам. Слишком резкое воздействие и незнание его основы. Я бы описала духи, или туалетную воду, как вариант со-чувствия.

— Лайл довольно хмыкнул, значит, верно объясняю. — Или искусства. Тот, кто создал сложный запах, хотел передать настроение, впечатление и даже образ, наверное. Люди живут в мире Релата, зная с рождения запахи, звуки и образы того мира. Вы не были там. То есть надо объяснять с нуля. И на ином примере, достойном вашего тонкого нюха по своему качеству.

Лайл снова благосклонно кивнул. И мы начали. Я растерла сухой мятный лист, рассказала о растении, чае и настроении, повторила с розой и душицей. Потом мы разбирали по очереди миндаль и сосну на примере масла, сандал, присутствующий в мази, лотос в виде спиртовой настойки… Эл, оживившись, добавлял от себя отрывки музыки, когда я уставала говорить: вечер, у него есть любимая запись свирели северных бороев. Полдень, официальная музыка рода Тимази, у них барабаны вместо гимна. Утро, скрипка-рояль. Н-да, хорошо, что я попросила именно его подобрать музыку. Хо обожает современные композиции, они похуже одеколона будут для неподготовленных волвеков. Гарантирую — для Хо утро ассоциируется с воем поющих (или пением воющих?) металлургов, он их фанат.

Наконец мы выдохлись, травки-флакончики закончились. Я достала из сумочки — поясной, с которой вышла из зала Большого круга еще на Релате, она теперь хранится в ящике стола — духи. Мне их Эл подарил на острове близ древнего порта Римаса, где мы смотрели весенний закат. Не пользуюсь, но с собой всегда ношу, уже который год. Декан-то и не знал! Заулыбался, растрогался.

Духи я в очень скупом количестве нанесла на кожу тыльной стороны волвечьих ладоней. Запах создал наш единственный на весь Релат айри-творец, Юнэр. Очень одаренный юноша, на сто лет младше моего Эла, отчаянно синеглазый и какой-то беззащитный. Не знаю точно, что их связывает с деканом, но есть основания полагать, мой Эл избавил парня от роли младшего у одного из мерзких старейшин. И духи эти — именно впечатление от гавани Римаса, разовый подарок княжескому дому Ирнасстэа. И моему Элу. Точнее, как мне давно надо было самой догадаться, Элу, мне и до кучи — князю. Кстати, они стоят больше, чем мне, как снави, полагается в виде годового содержания, да и добыть их невозможно. Вон, полфлакончика «испарилось»: происки тетки Лиммы, она без ума от «Ирнского заката». Я тоже. Трону пробкой запястье и сижу, нюхаю и вспоминаю. Реву потом: острый приступ сентиментальности.

И теперь уже начинаю шмыгать носом.

Эл заметил, обнял, устроил на коленях. Мы дружно вспомнили тот вечер.

Волвеки тихо сидели, вдыхая запах и наши воспоминания. Нимар осторожно взял флакончик и щупал его, смотрел на свет, гладил недоверчиво. Флакон тоже делал Юнэр. Он очень тщательно продумывает даже мелочи, а форму не относит к их числу.

Это важная часть образа. Нимар считает так же…

Поставил на стол и поднялся, по-прежнему молча поклонился и как-то слепо двинулся к двери. Я возгордилась: проняло! Объяснила, хоть почти не надеялась, это же неподъемно тяжело, растолковать неощутимое и неведомое. Лайл так же беззвучно пошел следом. Улыбнулся, поманил меня пальцем от двери.

Выглянув в коридор, я задохнулась. Там сидела едва ли не вся стая. На полу, тихо и неподвижно. В полумраке, зажигающем их пульсирующие взоры теплым огнем. Рила всхлипывала, вцепившись в своего Четвертого. Ей очень понравилось на острове, волчица тоже оказывается, сентиментальна. Я милостиво вынесла ей флакончик, без слов потребовав вернуть утром, и обязательно не пустым. Закрыла дверь.

— Эл, что это было? — спросила я шепотом много позже, когда мы уже улеглись, в темноте. — Лайл их ведь не звал. И я не думала так громко.

— Спи, глупая снавь, — зевнул он. — Они стая. Тебе Лайл сто раз повторял, и пока все зря, наверное. Они единое целое. Иногда. А ты безответственный ребенок.