Наследник. Поход по зову крови - Антон Краснов

Сэр Милькхэм не слышал последних фраз владетеля Корнельского. Он снова подошел к котлам и не отрывал глаз от изуродованных женских тел, плавающих в кипящей маслянистой жидкости, окруженной льдом.

– Астуан вживлял семя живым женщинам, похищенным тут же, в окрестностях Угурта? Но они же, Манниты… они были гигантами… и… невозможно было угадать, как будет развиваться ситуация… – наконец выдавил он.

– А кто сказал, что можно вырастить настоящего Маннита с первого раза? – тронул огромными плечами Бреннан-старший. – Даже мудрейший ланзаат Астуан сказал, что потребуется три-четыре бесплодные попытки… Семя Великих шутников разрывает, словно гнилую тряпку, не только хрупкую человеческую плоть, но даже вековые деревья и тяжелые камни. Но камень Дитя выносить не способен. Тем более такое Дитя! И вот поэтому…

– И вот поэтому вы и взяли нескольких девушек, чтобы в их чреве выращивать уменьшенную вдесятеро копию Отца Катастрофы, суррикена. Существо, неотличимое от обычного человека.

– Ну почему же – мы? Девушек отбирал покойный барон Армин. Он все знал. Он все знал! И нисколько не брезговал тем, что ему было поручено.

– Но теперь, когда все уже сделано… почему они здесь? Почему не похоронить их по-человечески? – отчаянно подбирал слова мастер Хэм.

Бреннан окинул взглядом ряд котлов, подбитых этим дьявольским синим льдом, и ответил:

– Нельзя. Ни в коем случае нельзя выпускать биологический материал Маннитов во внешнюю среду. Это может привести к чудовищным последствиям. Которые нельзя предугадать. Нет. Их тела будут храниться здесь в особой жидкости под контролем корневого эльма. Вечно.

Мастер Хэм сжался и на одном дыхании вытолкнул из себя главный вопрос:

– Я так понимаю, что вам удался этот опыт. Кто же?

– Ты хочешь спросить, кто из живущих ныне является прямым наследником Илу-Марта?

– Да.

– Четыре года назад трое детей пробрались в эту башню. Мое доверенное лицо как бы ненароком сообщило им, как можно проникнуть сюда. О, это прекрасное детское любопытство, когда не надо объяснять, зачем и почему… Мы проверяли, как твари башни отреагируют на потомка Отцов. О, их тут собрано немало из всех самых страшных уголков Омута, и ты видел лишь малую их часть! Но проверка удалась: ни один страж Языка Оборотня не рискнул тронуть Дитя. Просто не посмел. Нельзя. Никак нельзя. Тысячелетний инстинкт.

– Ты хочешь сказать, что… Аннабель…

– Да.

– …Себастьян…

– Именно.

– …или Ржига – кто-то из них и есть тот самый плод вашего дикого эксперимента с Дарами Омута? Но кто? Кто?

– А вот ты подумай.

– У Аннабели нет матери, ее отец барон Армин говорил, что она умерла… при родах. У Ржиги… он полубрешак, а среди этих женщин есть одна из племени брешкху.

– Да. Кстати, это родная сестра Ялинека, который теперь лежит здесь. Но это вовсе не означает, что племянник Ялинека и есть тот самый…

Кажется, владетель Корнельский получал удовольствие от того, что нарочито запутывал мастера Хэма и говорил загадками.

У того бегали глаза. Он отчаянно бормотал, хрипя, задыхаясь, давясь нечеловеческим холодом, царящим здесь:

– Нет матери. Нет матери. Не-э-эт! Подходят все трое. Ржига – наполовину… Аннабель нечеловечески прекрасна, подобно сохранившимся ликам Манниток. А может. Или это все-таки она? И ее увезли только потому, что она прямой потомок Маннитов? И именно поэтому твой сын бросился за ней в погоню?

– Все не совсем так, – отозвался герцог Корнельский. – Точнее, совсем не так. Но тебе уже нет смысла узнавать истину.

– Если вдруг не она, то… Себастьян вообще непонятно откуда взялся, – продолжал свои жалкие размышления вслух гость башни. – Ладно… Это неважно. Это совсем уже неважно! Важно другое. Мне даже представить жутко, зачем вам понадобился представитель расы, сгинувшей два тысячелетия назад… – пробормотал окончательно сникший сэр Милькхэм.

– А я бы объяснил. И ведь это очень высокая цель! Да! Не преследующая никакой личной корысти. Да только бесполезно. Ты уже отказался работать с нами четыре года назад, ты сказал, что ты не изувер и не можешь такой ценой… В тот раз Астуан ограничился тем, что отобрал у тебя лицензию ланзаата. Вырвал с мясом. Сам понимаешь, что это влечет за собой не только утрату статуса, но и значительные провалы в пластах памяти. Отсюда и все твои беды, сэр Милькхэм. Ты отказался выполнять свой долг, ты оказался слаб и мягкосердечен. И ладно бы тебе забыть, успокоиться, забиться в какую-нибудь пыльную складку бытия… Но ты не успокоился. Ты проявил нелепое упорство. Ты послал мне идиотское письмо с угрозами. Я хранил его и до сих пор ношу с собой. Вот.

Он извлек из кармана вчетверо сложенный лист бумаги. Развернул, пригладил ладонью и прочитал:

– «Я отлично понимаю, что, написав тебе, страшно рискую и могу раскрыться. Но одна мысль о том, что все вы, лишь проглядев эти строки, потемнели и стали лихорадочно перебирать в памяти то, что пытаюсь вспомнить я, наполняет меня молодой верой в себя. Кто бы мог подумать, что та наша встреча в Старой бухте, где были явлены Дары Омута, будет столь незабываема?» Красивый слог, благородные мысли! Все четко и откровенно, как и полагается воину твоего звания. Так что получай свою награду и за благородство и за откровенность.

Он поднял ствол «серпантина» и выстрелил во взмокший лоб мастера Хэма.

Прибрежные воды Черной Токопильи.

Три недели спустя

– Завтра к полудню мы должны быть в Эса-Гилль. Тут совсем недалеко, – сказал Магр Чужак и швырнул остатки своей скудной вечерней трапезы двум кемметери, безмолвно застывшим у дверей каюты. Те опустились на колени и стали подбирать остатки солонины, сухари и подсушенный сыр.

Эту ночь Аннабель не спала совсем. Ей вспоминался Себастьян, тот, прежний, из самых юных пластов ее памяти.

Она знала его с ранних лет. На ее глазах проходила юность Себастьяна. Угловатый, неловкий, насмешливый. Ранимый. Ни на кого не похожий. Над ним смеялись и называли Утенком. Словно оправдывая это прозвище, он с детства тянулся к воде и уже годам к десяти выучился плавать так, что перегонял даже опытных рыбаков.

А потом он стал взрослеть. Медленно, куда медленнее, чем окружающие его подростки приморского поселка Угурт, многие из которых уже к четырнадцати-пятнадцати годам, разбившись по парочкам, залезали в лодки, на сеновалы, в бурную зелень, обступавшую городок каждую весну.

Себастьян не смел даже поцеловать ее, Аннабель. Даже прикоснуться губами к ее руке, шее, лицу. Он просто смотрел. Он так смотрел…

Идиотские выходки и шуточки, на которые подбивал Себастьяна Ржига, только усиливали впечатление мучительной неловкости, которую чувствовал юноша, находясь в обществе подруги детства. Однажды они посадили ее в бочку с промысловыми медузами, из которых делали клей, красители и кучу других непонятных гадостей. Платье пришлось выкинуть. Она смотрела на двух этих дураков полными гнева и слез глазами, кривила губы и выкрикивала: «Тупицы! Остолопы! Я скажу, и вам так всекут! Это было любимое… это было мое лю-би-мое платье! Я вас ненавижу! Ненавижу!»