Код Маннергейма - Василий Горлов

— Для вас сюжет делаю про уплотнительную застройку.

Прочитав текст, Николай понял, что такой накал страстей, как на Удельной, ему еще не встречался. Сюжет начинался фразой: «Прораб строительного участка Семен Бородавка обвинил сорокалетнюю Марину Тихомирову, мать четверых детей, в том, что она вылила ему на голову поллитровую бутылку крысиного яда».

Далее корреспондент описывала трехмесячное противостояние, за время которого жильцы умудрились разобрать три деревянных забора, а прямо сегодня опрокинули несколько блоков нового — железобетонного.

Прораб Бородавка с негодованием рассказывал, что со стройплощадки регулярно растаскивают материалы, нанятый сторож боится выходить на объект, потому что его травят собаками, а строительную бытовку-вагончик неизвестные злоумышленники дважды пытались поджечь.

Жильцы тоже несли потери — один из главных инициаторов жесткого отпора захватчикам-строителям выбыл из борьбы на неопределенный срок — лежал дома с переломом ноги и множественными ушибами. Протестующие прямо обвиняли в этом застройщика, который, по их словам, нанял бандитов для устрашения и расправы над непокорными жителями Удельного проспекта.

Отправив Славку монтировать сюжет, Николай составил предварительную верстку завтрашних выпусков и собрал в кучу сообщения информационных агентств, чтобы их обработала новенькая ведущая.

Худенькая и маленькая юная брюнетка имела примечательное сочетание имени и фамилии — Мэрилин Стаднюк. Сейчас она прилежно устроилась за компьютером, пытаясь превратить сухой казенный слог информационных сообщений в некое подобие живой разговорной речи.

Зная, что у него есть как минимум час свободного от служебных забот времени Николай, прихватив свои выписки и письма Маннергейма, отправился думать и курить во двор. Там его и обнаружила Анна.

— Привет. — Он глянул на нее, стоящую против солнца и прищурился: — Ну, как дела?

— Привет, все нормально. Побывала сегодня в Эрмитаже и Димку Воскобойникова проведала.

— Я имел в виду твою встречу со Стасисом.

Анна заметно смутилась, отвела глаза и не ответила.

«Вот, едрена корень, она, похоже, действительно умудрилась влюбиться в этого ублюдка. Как же это все не к месту…»

Николай, прерывая неловкую паузу, спросил:

— Ну а в Эрмитаже что?

Она подробно, стараясь ничего не упустить, пересказала ему свой разговор с Мардерфильдом.

— Шифровальщик-пенсионер пока не звонил, — закончила Анна.

Тренькнул мобильник — отзвонилась Елена, сообщив, что они с В. Н. отправляются на залив. Николай закурил, в очередной раз предпринимая попытку успокоиться. Счет выкуренных сегодня сигарет уже перевалил на третий десяток. Однако это не помогало. Лишь начали болеть легкие, да и изо рта разило пепельницей.

— Похоже, мы с Мардерфильдом говорим об одном, — нужно пытаться читать шифр, исходя из сакрального смысла рун. Вот смотри. — Он развернул на коленях свои записи и показал Анне отмеченное зеленым маркером одинаковое завершение всех трех писем.

— Эта руна называется «ман» или «маназ» — фонетически она передавала букву «эм». В сакральном же плане обозначает человеческое существо. Обычно письмо завершается подписью. Может быть, это она и есть: «ман» созвучно фамилии Маннергейм. С этой же руны начинаются зашифрованные части всех писем. И если «ман» — это Маннергейм, то, судя по всему, далее должно следовать какое-то сообщение о его действиях. Приблизительно так: «Маннергейм сделал то-то» или «Маннергейм спрятал нечто там-то».

Правда, рун-то в старшем футарке всего двадцать четыре. Выходит, что Маннергейму при составлении шифра пришлось обходиться двумя десятками слов. Это чуть больше, чем лексический запас Эллочки-людоедки. Здесь неизбежно возникает приблизительность — то есть точной расшифровки просто не существует, возможны лишь толкования. Как он при этом умудрился указать конкретное место тайника — ума не приложу… Что ты по этому поводу думаешь? Эй, ты где вообще?

Анна, судя по всему, уже некоторое время его не слышала. Она бездумно смотрела на купола Иоанновского собора — величественного и необычного для Петербурга храмового здания. Там, сквозь романские арки колокольни, казавшаяся в контражуре заходящего солнца большой черной птицей, монахиня малым звоном призывала инокинь на вечернюю службу.

— Извини, — Анна улыбнулась. — Знаешь, я иногда такой дурой бываю… — И, помедлив немного, добавила: — Я думаю… нет, я уверена, что это — не Стасис.

Николай вздохнул. Он понимал, что Анькины нежные чувства могут дорого обойтись, но не стал в очередной раз переубеждать — просто погладил ее по голове.

— Ладно, девочка, скоро все прояснится. Еще Иисус говорил: нет ничего тайного, что не стало бы явным. Пойдем, меня там, похоже, новенькая ведущая уже заждалась…

Как выяснилось, Мэрилин Стаднюк совершенно не умела писать телевизионные «информашки», составляющие основу выпуска новостей. Николай усадил ее рядом и заново, подробно объясняя «что», «почему» и «зачем», переписал текст. Закончив правку, Николай отправил до ступора испуганную Мэрилин домой, пожелав ей все же попробовать успокоиться и отдохнуть перед утренним эфиром.

«Завтра обязательно нужно трактовать выпуски,[17]— подумал он, — это поможет девочке хотя бы избежать откровенной паники».

Но эти профессиональные заботы выглядели игрушечными на фоне произошедших за последнюю неделю событий и угрожающего ближайшего будущего…

Он отодвинул компьютерную клавиатуру и разложил на столе листы бумаги с рунами.

Итак, «ман» — это Маннергейм.

Следующая руна «ае» или «ансур» — она определяет божественную принадлежность чего-то. Чего?

Далее следует руна «феох» — буквально означающая «скот», а в переносном значении — вообще любое движимое имущество. Значит, вместе получается некое «божественное имущество». Ну что же, учитывая тибетских лам — очень похоже на правду.

Что дальше? Далее следовали две руны — «гебо» и «элхаз».

Первая имела довольно сложное толкование — это и дар, полученный и отданный, и упоминалась вновь божественная сущность.

Вторая же, без вариантов, обозначала «защиту».

Попытавшись соединить все это, Николай получил фразу — «Маннергейм полученное и передаваемое в дар божественное имущество защитил (укрыл, спрятал?)».

Шесть рун составляли первую «снежинку» письма.