Табакерка из Багомбо - Курт Воннегут

Она так ненавидела новый дом, громадную машину, которая ее смущала, что ее неприязнь перекинулась и на Хэла. Раньше он хотя бы ей нравился, а теперь — нет. Для Хэла это был сильный удар, сами понимаете. Женщина, на которой он был женат, не только не согревала его любовью или хотя бы суррогатом любви, она отдавала всю свою любовь чужому ребенку, черному, как пиковый туз!

Он никому не рассказывал о своих семейных проблемах, опасаясь, что сослуживцы посчитают его слабаком. Даже ирландская служанка обращалась с ним как со слабаком, словно главой семьи была Мэри. И, наверное, считала его идиотом.

Разумеется, Элла Райс сама заправляла свою постель и прибиралась у себя в комнате. Ей тоже не нравилась вся эта ситуация, но что она могла сделать? Она кормила грудью, это была ее единственная работа. Элла не ела внизу вместе с Ирвинами. Даже Мэри не допускала подобной мысли. Элла не ела с прислугой на кухне. Она приносила еду, приготовленную Мэри специально для нее, в свою комнату и ела там в одиночестве.

Зато дела на работе у Хэла шли лучше, чем когда бы то ни было. Помимо обычной торговли акциями и облигациями клиентов, он вкладывал много собственных денег в покупку ценных бумаг с маржей. «Покупать с маржей» означало, что он оплачивал только часть стоимости этих акций, остальные деньги давала взаймы его брокерская контора. Когда из–за большого спроса акции дорожали, Хэл их продавал. После расчетов с конторой у него на руках оставался неплохой навар.

И он мог покупать с маржей еще больше акций.

Через три месяца после спектакля с волшебной лампой биржа рухнула. Акции, купленные Хэлом, обесценились. Все вдруг решили, что эти акции не стоят бумаги, на которой напечатаны. Получилось, что Хэл теперь должен своей конторе, — а та, в свою очередь, должна банку, — намного больше, чем он мог заплатить, даже если бы продал все, что у него есть: новый дом, еще не проданный старый дом, мебель, машину… Вплоть до последней рубашки.

Хэл Ирвин, которого и в лучшие времена не окружали особой любовью в кругу семьи, вышел в окно седьмого этажа, не надев парашют. По всей стране нелюбимые женами мужчины его профессии выходили в окна без парашютов. Банк забрал оба дома и автомобиль. А потом лопнул и сам банк, и все, кто держали там деньги, остались без денег.

Мэри пришлось переехать в другой дом — на ферму ее овдовевшего отца, недалеко от Крауфордсвилля. Элле Райс некуда было идти, кроме той самой церкви, где крестили ее младенца. Мэри проводила ее туда. В церкви давали приют матерям с грудничками и детьми постарше, старикам, калекам и даже вполне здоровым молодым людям. Там было где спать. Там раздавали еду. Мэри не спрашивала, откуда она взялась. Мэри знала, что видит Эллу и Ирвина Райса в последний раз. Но Элла будет хоть как–то питаться, а значит, сможет кормить малыша.

Когда Мэри добралась до отцовской фермы, оказалось, что там отключено электричество и дождь протекает сквозь крышу. Но отец принял ее. А как же иначе? Она рассказала ему о бездомных в негритянской церкви. Она спросила, что с ними станет в эти ужасные времена.

— Бедные позаботятся о бедных, — ответил он.

Некоторые из этих рассказов мне пришлось отредактировать — провести, так сказать, косметический или же капитальный ремонт, который мы с редакторами почему–то не сделали перед первой публикацией. А три рассказа я просто–напросто переписал заново, потому что задумка была хороша, но ее воплощение было настолько убогим, что я даже расстроился, когда перечитывал этот маразм. В общем, я их переделал полностью. Вот эти рассказы: «Нежно–голубой дракон», «Юный женоненавистник» и «Волшебная лампа Хэла Ирвина». В качестве ископаемых останков они не имеют вообще никакой исторической ценности: это фальшивые кости пилтдаунского человека, примитивного получеловека–полуорангутанга, которым я был когда–то.

Да, будучи начинающим автором, я писал, прямо скажем, топорно. Однако всегда находились журналы, которые печатали таких незадачливых орангутангов. Правда, были и другие журналы, которые, к их чести, не прикоснулись бы к моим тогдашним «произведениям» даже в резиновых перчатках. Меня это не обижало. Я все понимал. И я никогда не страдал завышенным самомнением. Мне вспоминается одна давняя карикатура, которую я как–то видел в журнале. Психиатр говорит пациенту: «У вас нет комплекса неполноценности. Вы неполноценны без всяких комплексов». Но если пациент смог позволить себе прием у психиатра, значит, он все–таки где–то работает и хорошо зарабатывает, несмотря на всю свою неполноценность. Это был как раз мой случай. И смею надеяться, что с годами я стал писать лучше.

Благодаря популярным журналам, я приобщился к писательскому ремеслу и прошел хорошую школу. Подобные учебные курсы (за которые тебе еще платят и при этом практически не смотрят на качество твоей писанины) давно канули в Лету. Для меня работа в журналах стала отличной возможностью познать себя. В этом–то и заключается преимущество авторов, пишущих для публикаций: они уже знают, на что способны и что они собой представляют — независимо от опыта или таланта.

В настоящее время в Америке появилось просто невероятное количество молодых авторов, увлеченных процессом самопознания через литературное творчество. Они пишут, стараются, выкладываются по полной — а там будь что будет! Двадцать лет я читаю лекции по основам писательского мастерства в восьми колледжах и университетах ежегодно. В половине из этих ста шестидесяти вузов курс писательского мастерства стоит в программе как отдельная дисциплина. Когда я уходил из «General Electric» и собирался вплотную заняться писательством, подобные курсы существовали только в Университете Айовы и в Стэнфордском университете, где сейчас учится дочь нашего президента.

Если принять во внимание, что заработать на жизнь сочинительством рассказов в наше время уже невозможно, а шансы, что твой роман будет иметь успех, ничтожно малы (один к тысяче, в лучшем случае), курсы писательского мастерства можно рассматривать как мошенничество и надувательство — ну, примерно как курсы продавцов–фармацевтов в стране, где в принципе нет аптек. И тем не менее, сами студенты потребовали себе курсы писательского мастерства в числе прочих требований, которые они выдвигали — пылко, неистово и без разбора — во время войны во Вьетнаме.

Чего хотели студенты, когда выступали за общедоступные курсы писательского мастерства? Что они получили? Я вам отвечу: они получили дешевый способ выразить то, что волнует их больше всего, спроецировать свой внутренний мир вовне, понять, что они собой представляют и кем могут стать. Слово «дешевый» я употребил вовсе не в уничижительном смысле. Просто, чтобы снять фильм или какое–нибудь телешоу, нужна куча денег. Не говоря уж о том, что по ходу работы вам волей–неволей придется общаться с весьма неприятными, а иногда и вообще омерзительными людьми.

Кроме того, во многих колледжах и университетах существуют свои еженедельные или ежемесячные газеты, где публикуют рассказы студентов, но гонорары платить не могут. Ну, и черт с ним, с гонораром! Писательство — это не способ зарабатывать деньги. Это простор для духовного роста.