Вельяминовы. Время бури. Книга вторая - Нелли Шульман

Фон Рабе видел молодого человека только в мощный бинокль. Ни он, ни Шелленберг в отеле не показывались. Фамилия Брэдли, под которой зарегистрировались фрейлейн Констанца, и ее сопровождающий, разумеется, была вымышленной.

Фон Рабе заметил Шелленбергу:

– У леди Антонии есть старший брат. Я помню досье. Это, наверняка, он. Глаза похожи… – отправив фотографии в Лондон, фон Рабе забыл о леди Антонии. Муха обретался в Испании, но, судя по всему, дни республиканцев были сочтены. Фон Рабе немного опасался, что Муху расстреляют. Услышав его размышления, Шелленберг пожал плечами: «Такого мы предотвратить не можем».

Снимки юноши ушли с дипломатической почтой в Берлин.

Комнаты напротив гостиницы оборудовали отличными фотоаппаратами, прямой телефонной линией в посольство и на аэродром Ликтор, где стоял самолет Люфтваффе, готовый к вылету. У Макса имелся несессер с набором хороших снотворных препаратов. Телефон Гретель и ее сопровождающего прослушать было невозможно, но Макс посадил в «Плазе» четырех человек. На время операции фон Рабе строго велел коллегам забыть, что они немцы. Ребятам выдали французские паспорта. Макс подобрал ребят, говоривших на языке без акцента.

Двое жили по соседству с Гретель, один наблюдал за парадным подъездом гостиницы. Окна номера четвертого эсэсовца выходили на черный ход. Пока Гретель оставалась одна только ночью. Похищать ее было немыслимо, даже Макс и Шелленберг не смогли бы провернуть подобное, не вызвав подозрений. Девушку надо было как-то вынести из гостиницы.

– Не сажать же легкий самолет на крышу, – усмехнулся Макс, сидя с Шелленбергом над планом операции, – и нам нужен Гензель. Судя по его публикациям, он под стать доктору Кроу. Тоже гений. Надо просто не торопиться. Рано или поздно они окажутся вместе… – утром юноша вышел из гостиницы. Фон Рабе потер ладони: «Отлично. Ребята в ресторане. Они скажут, куда двинулась Гретель».

Они с Шелленбергом сидели в креслах у окна. Протянув руку, Макс ответил на телефонный звонок. Он даже сглотнул: «Что?».

От черного хода сообщили, что такси с Гензелем, то есть Этторе Майорана, ждет у подъезда. Зазвонил второй телефон. Шелленберг прикрыл ладонью трубку:

– Макс, Гретель пошла к лифту, несет саквояж. Она конверт оставила, в номере охранника. Сейчас записку принесут… – Макс, восхищенно, подумал:

– Они шифровали корреспонденцию. Кто бы предугадал? Тихоня тихоней, и не скажешь по ней… – он поднялся:

– Вальтер, следуй за ними. Либо они едут на аэродром, либо на вокзал. Позвонишь мне. Куда бы они ни направились, мы окажемся рядом… – такси выехало на виа дель Корсо. Макс взял бинокль. Гензель и Гретель держались за руки. Макс, весело, улыбнулся: «Все складывается отлично».

Он проводил глазами неприметный форд, с Вальтером за рулем. Влившись в оживленный поток машин, Шелленберг пристроился за такси. Макс принял от коллеги неподписанный конверт. Гауптштурмфюрер, осторожно, вскрыл записку в ванной комнате. Они с Вальтером оборудовали целую лабораторию. Макс наклонился над электрическим парогенератором. Гретель сообщала, что отправляется в путешествие по Италии. Через две недели она собиралась вернуться в Рим.

Макс велел: «Собирай всех, мы ждем вестей от Вальтера. Посмотрим, куда они едут».

Шелленберг позвонил из телефонной будки на строящемся вокзале Термини. Он лично, если так можно было выразиться, посадил Гензеля и Гретель в поезд на Неаполь. Гензель тоже появился с багажом. Состав отправлялся через десять минут, Шелленберг купил билет.

– Хорошо, – Максимилиан щелкнул зажигалкой, – мы окажемся в Неаполе через полтора часа. Вы еще не увидите силуэт Везувия. Если они выйдут на промежуточной станции… – Шелленберг прервал его: «Это экспресс, Максимилиан. Три часа без остановок».

– Мы подождем тебя на вокзале, – коротко ответил фон Рабе. Он положил трубку:

– Возвращаем письмо. Через полчаса мы должны быть в воздухе… – сбегая по лестнице, Макс успел подумать:

– Она решила его вывезти из Италии. Любовь, – он усмехнулся, – ей подвластны даже гении. Значит, и меня она полюбит… – завизжали шины, Макс вывел автомобиль со двора. Подождав, пока вернутся ребята, фон Рабе погнал фиат на север, к виа Салария, на аэродром.

С начала года, понтифик почти не выходил из апартаментов, на третьем, верхнем этаже Апостольского Дворца, в Ватикане. Любуясь куполом базилики, он думал, что, может быть, дотянет до следующего Рождества. Потом, как он говорил камерленгу, должна была прийти пора прощания.

На крыше устроили маленький садик, с лавровыми деревьями в кадках и розами в горшках. Понтифику шел девятый десяток. Подниматься наверх было трудно, однако в солнечные дни он предпочитал сидеть на скамье. Он смотрел на крыши Рима, очертания замка Святого Ангела и слушал звон колоколов.

Каждое утро Пачелли приносил папе сводки новостей. Понтифик мрачно думал, что вести становятся все хуже. Папа понимал, что не доживет до большой войны. Он надеялся, что конклав не станет колебаться, с выбором преемника, и не сделает ошибки. Папа не мог открыто говорить о своих предпочтениях. Он просто упоминал, что кардинал-камерленг, с его дипломатическими способностями, и опытом работы в Германии, должен продолжить служение церкви:

– Повести ее дальше, так сказать, – добавлял Пий. Он усмехался, протирая пенсне, и замолкал. Пачелли, в прошлом апостольский нунций, представитель святого престола в Германии, отлично знал немецкий язык. Понтифик сам поменял карьеру богослова на должность нунция в Польше, когда страна получила независимость. Утром, ожидая начала аудиенции, он вспомнил еврейские погромы, после войны:

– Сколько людей убили, детей осиротили… – он покачал седой головой, – и нас опять ждет подобное.

Антихрист, как понтифик называл Гитлера, судя по всему, останавливаться, не собирался.

Утро выдалось ясное, светлое, без единого облачка. Вокруг купола базилики кружили птицы. Понтифик, после мессы, пришел в сад. Он долго сидел, перебирая четки.

Пий думал, что выполнил свой долг, и осудил нацизм. Все остальное было в руках его преемника. Папа ожидал, что им станет Пачелли.

– Он милосердный человек, – вздохнул Пий, – такое сейчас важно. Он заботится о душах страждущих людей. Не побоялся прийти, попросить аудиенции, для мальчика, которого из Испании прислали. Наверняка, он коммунист, участвовал в расстрелах, а потом понял, что делает и ужаснулся. Он признается, кто он такой… – понтифик посмотрел на скромные часы:

– Его крестили, у него было первое причастие. Он вспомнил, что принадлежит церкви. Я его исповедую… – неизвестный юноша отказывался назвать свое имя. Понтифик повел рукой:

– Влодеку он не сказал… – папа называл Ледуховского по-польски, – а мне признается. Я, все-таки, хранитель ключей Святого Петра… – он подмигнул камерленгу.

Спускаясь в апартаменты, понтифик вспомнил последние, рождественские аудиенции.

Он обещал барону де ла Марку, что скоро его родителей канонизируют. Папа хотел, чтобы решение вынесли при его жизни. Понтифик знал блаженных Елизавету и Виллема Бельгийских. Он канонизировал святую Терезу из Лизье, считавшую баронессу примером и наставницей.