Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник - Юрий Вяземский

За ликторами и Меценатом двигались музыканты: старый трубач и не десять, а всего трое флейтистов. Но звуки, которые эта троица извлекала из своих инструментов, были более печальными, чем при полном составе команды.

За ними — вольноотпущенники Агриппы с колпаками свободы на головах. Сатиров при них не было, а стало быть, никто не исполнял обычный кривляющийся танец.

Далее несли изображения предков — несколько простых и грубых масок, так как, напомню, прославленный по всей империи покойник, Марк Випсаний Агриппа, родом был из крестьянской, никому не известной семьи.

За масками кавалерийской походкой, в развалку, дергая плечами, размахивая руками и чуть припадая на левую ногу, шел… сам покойник. То есть, загримированный под него Бафилл, архимим. Он так точно и ловко копировал походку умершего, что в первый момент даже знакомому с погребальными обычаями чудилось несусветное и дрожь пробегала по телу… Бафилл был любимым актером Марка Випсания и близким другом его.

А далее на плетеных вергилиевых носилках несли тело. Из дома его вынесли и донесли до театра Марцелла принцепс Август, Азиний Поллион, Марций Филипп и Мунаций Планк. От театра Марцелла до форума, сменяясь через каждую стадию, несли прочие сенаторы. А перед форумом спереди носилки приняли два действующих консула — Публий Сульпиций и Гай Вальгий, а сзади — два любимых легата покойного: пожилой Сенций Сатурнин и молодой Гней Пизон. Легаты были в серых военных плащах, а все остальные — в черных тогах.

За носилками с телом следовали десять других погребальных носилок. На четырех из них были установлены картины, а на шести остальных — гипсовые макеты. Картины изображали знаменитые битвы Агриппы, макеты — его великолепные постройки.

За всеми этими носилками, испуганно озираясь по сторонам, шел восьмилетний мальчик, Гай Цезарь, рожденный Агриппой от Юлии, а ныне усыновленный великим Августом — наследник империи.

За ним — многочисленные друзья, соратники и сотрапезники покойного. Все — в темно-синих одеждах и без колец.

За ними двигались женщины, причесанные, аккуратно задрапированные в темные паллы, тихие, так как всем им было предписано воздерживаться от шумного проявления скорби. Женщин тоже было немало. Средь них особенно выделялись: сестра Августа, седая и немощная Октавия — несмотря на то, что было ей всего пятьдесят три года, и царственная, прекрасная, восхитительно молодая в свои сорок пять лет Ливия, властительная супруга Цезаря. Октавию поддерживала Марцелла, ее дочь и бывшая жена Агриппы, уже выданная замуж за Юла Антония. А Ливию фланкировали с одной стороны — мужеподобная Ургулания, а с другой — женственная Марция. Сама же Ливия нежно и горестно опекала Випсанию Агриппину, свою невестку и дочь покойного, будто та в этой поддержке нуждалась больше других.

Юлию, вдову усопшего, я поначалу вообще не заметил. И лишь старательно поискав глазами, увидел: она шла совсем неприметная, спрятав под черным покрывалом свои рыжие волосы и затерявшись в толпе придворных дам и служанок. Лица ее я не смог разглядеть, так как она всё время смотрела себе под ноги, словно боясь оступиться.

Шествие замыкала полуцентурия легионеров. В до блеска начищенных доспехах рослые, специально подобранные великаны мерно вышагивали, высоко поднимая ноги и согласно ударяя калигами о мостовую, перевернув щиты и копья неся вниз острием, — ну точно, как у Вергилия.

На форуме погребальные носилки поставили на трибуну, но не стали поднимать их вертикально, а для всеобщего лицезрения рядом с носилками установили восковую фигуру, изображавшую покойного.

Траурную речь произнес Гай Цезарь. Но я не стану тебе ее пересказывать. Хотя бы потому, что слабенький голосок восьмилетнего мальчишки едва долетал до того места, где мне удалось расположиться. К тому же стоявшие возле меня молодые всадники, судя по всему, начинающие ораторы и юристы, принялись громко обсуждать, на каком юридическом основании Гай произносит похвальное слово своему отцу, Марку Агриппе, который, согласно закону, уже не является его отцом, так как Гая пять лет назад усыновил Август. Они замолчали, лишь когда мальчишка на ростре сбился и перестал говорить, и тотчас загудели длинные трубы и запищали флейты; — на форуме их было во множестве. А когда маленький Гай, уняв волнение, снова заговорил жалобным голоском, соседи мои принялись обсуждать, кто из прославленных риторов составил для мальчугана траурное выступление, перечисляя известные им имена… И снова глухо стенали трубы и пронзительно ныли флейты… И лишь под конец Гай Цезарь, видимо, освоившись уже с непривычной для него ролью оратора, вдруг звонким дискантом стал восклицать так, что и мне стало слышно:

«Марк Випсаний Агриппа, который подарил мне жизнь и который был самым близким и самым преданным другом моего отца, Гая Юлия Цезаря Октавиана Августа, он, Марк Випсаний, был доблестным воином и мужественным человеком! Я ни разу не видел, чтобы он плакал. И вы, друзья мои, прошу вас, не плачьте! Радуйтесь, что такой замечательный человек жил среди нас, защищал нашу свободу, завоевывал для нас новые богатые провинции, преображал Рим великолепными постройками, дабы наш город был самым прекрасным городом на свете! Радуйтесь и здравствуйте за него, Марка Агриппу!»

Я затаил дыхание и ожидал, что теперь скажут мои соседи. Но они ничего не сказали. Они молча плакали, не вытирая слез…

А я стал отыскивать глазами Юлию. Я ожидал, что когда маленький Гай сойдет с трибуны, он кинется к матери. Но он кинулся и уткнулся в живот скорбной и величественной Ливии, которая тут же отступила от мужа и, наклонившись, окунулась лицом в русую детскую головку. Я видел, как у подножия ростральной платформы замер и возвышался Август, глядя в толпу и сквозь нее, такой же недвижимый и безжизненный, как восковая статуя его друга над ним, на трибуне, возле носилок. Я видел, как, закрыв лицо руками, рыдала трепетная Марция, как, борясь со слезами, свирепо таращила глаза Ургулания. Я отыскал взглядом сначала Октавию и Марцеллу, а затем Агриппину Випсанию. Мне даже Поллу Аргентарию, растерянно оглядывавшуюся по сторонам, удалось обнаружить. Но Юлии я не видел нигде. Юлия исчезла…

На трибуну поднялся Луций Варий Руф, друг покойного Вергилия. Зычным, хорошо поставленным голосом Варий читал скорбную элегию, им сочиненную. Но его почти никто не слушал. Люди стали уходить с форума, спеша в сторону Марсова поля.

Гней Эдий ненадолго умолк и, тяжко вздохнув, продолжал:

— По Аппиевой дороге тело перенесли на Марсово поле. Там был устроен костер — не слишком высокий, но и не низкий, увитый цветочными гирляндами и окруженный кипарисовой оградой. Дрова, надо полагать, были дубовыми и «смолисто-сосновыми», как у Вергилия.

Плащ и доспехи с покойного снял Гай Меценат.

Глаза Марку открыла, кольца на пальцы надела, монетку в рот засунула седая Октавия; мать Агриппы давно умерла, Октавия же в императорском доме считалась старейшиной среди женщин. Никто ей не помогал, сама быстро и ловко управилась. И голосом громким и чистым воскликнула: «Прощай! Прощай! Мы все последуем за тобой в том порядке, который нам назначит судьба!»