Герберт Уэллс - Геннадий Прашкевич

Уэллс. Да, требуются капитан и навигатор.

Сталин. Верно, но для большого плавания требуется прежде всего большой корабль. Что такое навигатор без корабля? Человек без дела.

Уэллс. Большой корабль — это человечество, а не класс.

Сталин. Вы, господин Уэллс, исходите, как видно, из предпосылки, что все люди добры. А я не забываю, что имеется много злых людей. Я не верю в доброту буржуазии… Капиталистическое общество находится теперь в тупике. Капиталисты ищут и не могут найти такого выхода из этого тупика, который был бы совместим с достоинством этого класса, с интересами этого класса. Они могут частично выкарабкаться из кризиса на четвереньках, но такого выхода, через который они могли бы выйти с высоко поднятой головой, который не нарушал бы в корне интересов капитализма, они найти не могут…»

4

Уэллс слушал внимательно. «Мои подспудные опасения увидеть перед собой сурового и непреклонного горца рассеялись с первой минуты. Сталин — один из тех, кто на фотографиях и портретах выглядит совершенно иначе, чем в жизни. Его непросто описать, и многие описания чрезмерно преувеличивают мрачность и неподвижность лица. Скованность в общении, личная простота породили толки о его коварном лицемерии; сделали его предметом изобретательной, падкой на скандал, глухой молвы». В настоящее время, сказал Уэллс, в мире имеются только две личности, к мнению которых прислушиваются миллионы: это Сталин и Рузвельт. Другие могут проповедовать что угодно и сколько угодно, их даже не станут слушать, а вот успехи, достигнутые в СССР и в США, — налицо.

В ответ на это Сталин понимающе усмехнулся: можно было бы, конечно, сделать и больше, если бы мы, большевики, были умнее.

О, нет, возразил Уэллс. Если бы не только большевики, а все люди были умнее!

5

В том же году Уэллс издал очень личную книгу — «Опыт автобиографии».

Подзаголовок гласил: «Открытия и заключения одного вполне заурядного ума».

Вышла она в Нью-Йорке, и на нее сразу откликнулись самые разные люди, в том числе президент США, высоко ее оценивший. Нам неизвестно, читал ли «Опыт автобиографии» Сталин; она бы ему явно не понравилась. Как не понравилась она, эта книга, Бернарду Шоу: он считал, что историю фабианцев следует трактовать совсем иначе. Как не понравилась она Одетте Кюн, считавшей, что ее роль в жизни Уэллс была гораздо значительнее.

На этот раз Уэллс ни с кем не спорил. Своей книгой он вслух и для всех окончательно объявил о своем сознательном отходе от художественных средств изображения. Слишком больших высот он достиг, чтобы растрачивать мозговые клетки на описания похождений разных выдуманных субъектов. «Теперь мои романы будут еще заметнее отличаться от тех псевдонаучных повестей, в которых материалом служил скорее воображаемый эксперимент, чем личный опыт; теперь я исхожу из предположения, что основной материал для любого романа — прежде всего то, как люди приспосабливаются друг к другу».

1

С возрастом мир становится пустыннее.

Уходят близкие, друзья, собеседники, приходят люди с другими взглядами.

А еще — болезни, усталость, общее разочарование. В работе «Наука и мировой разум» («Science and the World Mind») Уэллс приходит к печальной мысли, что никакого Всемирного Разума, похоже, вообще нет, а есть Всемирное Слабоумие. А в работе «Побежденное время» («The Conquest of Time»), рассуждая о часовых поясах, о вполне реальной возможности обгонять время и отставать от него, он никак не может отвлечься от неизбежности индивидуального ухода: смерть равно неизбежна для всех. Наконец, в «Фениксе» («Phoenix: A Summary of the Inescapable Conditions of World Reorganization) он восклицает: если мы сумели создать единую антигитлеровскую коалицию, неужели теперь не разовьем успех?

За эссе «Иллюзорность некоторых представлений о продолжительности жизни многоклеточных организмов, в частности вида Homo Sapiens» Уэллс, ученик Томаса Хаксли, получает от Лондонского университета давно вожделенную награду — докторскую степень по биологии. Но в члены Королевского научного общества его не избрали — за излишнюю критичность ума. Ко многим разочарованиям добавилось резко ухудшающееся здоровье. Маргарет Сэнджер, узнав об этом, звала его в Америку, где он был бы под хорошим присмотром, но Уэллс отказался. Он все еще надеялся, что Мура станет его женой.

«Но Мура слишком любила мужчин, — откровенно написала о ней Нина Берберова в книге «Железная женщина». — Не только любовников, но вообще мужчин, и не скрывала этого, хотя и понимала, что эта правда коробит и раздражает женщин и смущает мужчин. Она пользовалась сексом, она искала новизны и знала, где ее найти, и мужчины это знали, чувствовали это в ней и пользовались этим, влюблялись в нее страстно и преданно. Ее увлечения не были изувечены ни нравственными соображениями, ни притворным целомудрием, ни бытовыми табу. Секс шел к ней естественно, и в сексе ей не нужно было ни учиться, ни копировать, ни притворяться. Она была свободна задолго до всеобщего женского освобождения».

Честно говоря, я хотел написать историю любви Уэллса и Муры в некоем отдельном приложении, но для Уэллса Мария Игнатьевна была столь необходима, он так высоко ценил присутствие этой женщины в своей жизни, так мучился ее отношением к себе, что любое вторжение в их стихию, в их страсть изменило бы настрой книги.

Потому даю слово главному герою.

2

Отступление

Герберт Джордж Уэллс (писатель):

«Думается, со времени моей крайне примитивной, детской, чувственной и безотчетной страсти к Эмбер (Ривз. — Г. П.) и до смерти моей жены в 1927 году я ни разу, за исключением каких-то мимолетностей, не был по-настоящему влюблен. Я любил Джейн и доверял ей, а другие романы занимали в моей жизни примерно то же место, что в жизни многих деловых мужчин занимают рыбная ловля или гольф. Они служили лишь дополнением к моим общественно-политическим интересам и литературной деятельности. Они сплетались с моим пристрастием к перемене обстановки и с необходимостью вести дом за границей; благодаря им я всегда был бодр, энергичен и избавлен от однообразия…

Трудно определить, какие свойства определяют особость Муры. А об ее изборожден тревожными морщинами, нос сломан; в темных волосах седые пряди; она склонна к полноте; пьет много водки и бренди, правда, по ней это совсем не заметно; у нее грубоватый, негромкий, глухой голос, вероятно, оттого, что она заядлая курильщица. Руки прелестной формы, всегда без перчаток и часто сомнительной чистоты. Однако почти всякий раз, как я видел Муру рядом с другими женщинами, она определенно, причем вовсе не только на мой взгляд, оказывалась привлекательнее и интереснее других.

Я никогда не хотел знать историю ее прошлой жизни, не хотел знать, какие неведомые воспоминания живут в ее мозгу. Бурный роман с Локкартом? Но я считал и считаю, что Локкарт — презренный мелкий прохвостишка. Замужество с Будбергом в Эстонии? Не желал и не желаю знать подробностей. Мне говорили, что исполняя в Сорренто роль домоправительницы и секретаря Горького, она одновременно была его любовницей. Возможно. Замысловатая суетность и сложность горьковского ума вряд ли упустила бы такую добычу. Но, конечно, Мура утверждала, что никаких сексуальных отношений между ними не было…