Это идиотское занятие – думать - Джордж Карлин

Я так и не научился просто быть, Джек.

Я многое делаю. Я кое-чего добился. Но я не умею БЫТЬ.

Трезвым как стеклышко заканчиваю я свой путь, который начал еще ребенком. Не скажу, что это счастливый финал, я никогда в них не верил, но и несчастливым я его не считаю.

27 декабря 2004 года, посреди рождественской паузы в гастролях, я принял решение, которое долго откладывал. Приехав к Джерри домой, я сообщил ему, что хочу пройти реабилитацию. Уже довольно давно, с тех пор, как отказался от марихуаны в конце 80-х, я переключился на другой препарат – викодин, разбавляя его вином. Выпивал по полторы бутылки в день и заедал пятью-шестью таблетками викодина. Конечно, по сравнению с кокаином и марихуаной, которые я поглощал в промышленных масштабах в 70-е, щедро заливая их пивом, это может показаться сущей ерундой. Но я чувствовал, что достиг дна. Ситуация вышла из-под контроля, мне нужна была помощь.

На первую половину 2005 года стараниями Джерри у меня было намечено очень много концертов, их отмена или перенос обошлись бы нам в целое состояние. Такой вариант даже не рассматривался. В тот же день я связался с реабилитационным центром «Обещание» в Малибу и прошел – по цене еще одного состояния – тридцатидневную программу детоксикации. Не буду вдаваться в детали. Важнее то, что я стал совсем иначе относиться к правилам «Анонимных алкоголиков», которые так помогли Бренде, хотя раньше скептически оценивал и их, и самих «алкоголиков». Правила работали. (Хотя лично я обошелся бы и без апелляции к высшим силам.) В шестьдесят семь лет я покончил со злоупотреблением наркотиками, растянувшимся на полвека – если считать с первой затяжки в коридорах дома на 122-й улице, когда мне было тринадцать. Пятьдесят четыре года я прожил под кайфом.

И больше меня не тянет. Я чувствую себя гораздо лучше, чем в те утра, когда я закидывался парой таблеток, чтобы полегчало. Меня больше не соблазняют винные магазины и отделы алкоголя. Все это в прошлом. И я рад этому. У меня другие планы.

На четырех компьютерах «Эппл» в сотнях папок у меня хранятся тысячи записей, тысячи идей. И они постоянно пополняются. Возможно, они войдут в новое шоу для «Эйч-би-оу», материала у меня предостаточно. Но некоторое время назад я переключился на другую тему. Мне нужно поработать кое над чем для себя, поэтому и гастролировать я стал меньше.

Если я еще поживу и сохраню здравый рассудок, то хочу все-таки попасть на Бродвей. Над формой я еще думаю, но главная идея уже примерно ясна.

Много лет я с нетерпением предвкушал – спеша ему навстречу – тот миг, когда смогу использовать своих персонажей. Их очень много – этих выдуманных личностей, запертых внутри меня без шанса и надежды заявить о себе. Или, скорее, это мне не хватало смелости воспользоваться моментом и шансом, чтобы дать им волю.

Некоторые из них уже знакомы зрителю: это они заставляют меня менять голос, расставляя нужные акценты. Тексты о языке, со всеми их клише, каламбурами и нелепыми оборотами, свою сценическую версию обретают сразу с голосами: все эти клише, каламбуры и нелепости хотят звучать каждый на свой лад. Ничего специально я не делаю, голос идет в комплекте с персонажем.

Готовый текст я всегда распечатываю, чтобы он был перед глазами: черное на белом. Порой, заучив его наизусть и начав играть на сцене, я вдруг ловлю себя на том, что не хочу произносить какую-нибудь фразу или пассаж. Есть ощущение, что это не мое. Может, это объясняется тем, что когда я произношу все своим голосом, то напоминаю учителя или оратора, а может, тем, что тогда все звучит слишком одинаково. И тут неожиданно для меня самого раздается ворчанье простого работяги: «В тихом омуте черти водятся». Или еле живой, надтреснутый голос начинает объяснять, почему все дядюшки Дейвы во Вселенной обижены на жизнь, считая, что она паршиво с ними обошлась.

Большинство этих голосов родом из Вест-Сайда. Из моего детства. Голосом по умолчанию стала для меня хрипотца вест-сайдского старика, которая досталась сержанту-индейцу, всей его многочисленной сержантской родне и еще массе всякого мелкого начальства, появляющегося в моих репризах. Прозвучал он и в сериале на канале «Фокс». А есть много других – агрессивных, громких, тихих. Голоса уличных сумасшедших, тараторящие, писклявые, глубокие, неторопливые, пугающие, невразумительные или смущенные. Смешные и не очень, старые и молодые. Голоса священников, полицейских, хозяев магазинчиков – и все они настоящие, а не пародии на голоса актеров в роли патеров, копов и торгашей. Южане времен моей службы в ВВС, выходцы из западных штатов, работавшие со мной на радио.

И стоит любому из них начать говорить, как тут же, словно по волшебству, рождается охуенный монолог. Раньше они тоже порой прорывались в мои монологи, и тогда я делал пару стендап-миниатюр для себя, просто чтобы понимать, что из этого может получиться. И мне становилось страшно. Во-первых, я боялся, что они могут нахлынуть, захлестнуть и просто подмять меня. Во-вторых, они казались неуловимыми – одноразовыми гостями, чьи слова и фразы я не успеваю записывать, а они уже бесследно исчезают. Поэтому я никогда не делал на них ставку.

На самом деле они не были одноразовыми – они по-прежнему все здесь, во мне. И буквально срываются с привязи, стремясь на свободу. Я – это тысячи разных людей, в которых я могу мгновенно перевоплотиться. И я не хочу, чтобы они произносили чужие тексты. Я понял это уже давно. До тех пор пока я распоряжаюсь их судьбами, я не позволю, чтобы они стали героями чужой пьесы.

Однако они не могут стать самими собой, пока ограничены рамками моего тщательно выверенного стендапа, за который отвечает левое полушарие. А им нужно стать теми, кто они есть на самом деле. Я должен отпустить их.

В какой-то момент я осознал, что пишу бродвейское шоу. Я мечтал об этом давно и уже начинал напрягаться, что из-за гастролей так и не найду на него времени. Многие из моих постоянно пополняющихся записей приходится откладывать, потому что непонятно, где они могут пригодиться. На самом деле они давно уже стали чем-то бόльшим, чем обычные заметки: это начало отдельной истории. Театр – особая форма искусства, где не нужно записывать каждую букву. Придет время, и мои персонажи заговорят своими словами. И это будут не мои тексты для стендапа (комментарии, перечни, наблюдения), а совсем другие истории. То, что начиналось как заметки для себя, превратится в развернутый самостоятельный сюжет.

Это скорее способ проследить, на каком этапе они перерастают в большую историю, как и почему такое происходит. Бродвейское шоу органически вырастает из стендапа. Это единственная площадка, где сойдутся обе мои ипостаси – стендапера и актера. Это хорошо, ведь при всех возможных сюрпризах тут не будет ничего настолько неожиданного для публики, чтобы мне пришлось снова ее завоевывать.

Сюжет строится вокруг моего детства – в основе лежат первые главы этой книги. В каком-то смысле это возвращение к автобиографическому буму 70-х, только более детальное и с той оговоркой, что речь пойдет не о школьном шуте, а о том, что осталось за кадром – о многообразном, прекрасном, неласковом мире одинокого мальчика, который так любил срывать уроки.