Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам - Эдуард Филатьев

Так что решение Владимир Владимирович принял окончательное. Но он не торопился – оставались дела, которые необходимо было доделать. Видимо, поэтому прощальное письмо и написано карандашом – это был черновик, который предстояло переписать авторучкой перед самым приведением в исполнение принятого решения.

Прежде всего, Маяковскому предстояло посмотреть генеральную репетицию меломимы «Москва горит» и попрощаться с друзьями. Провести с ними последний разговор. Может быть даже, устроить последнее выяснение отношений, чтобы расставить все точки над «Ь>. Сыграть последнюю партию в покер, в которой, возможно, удастся отыграться. И только затем – «ваше слово, товарищ маузер»

Поэтому, встав с кровати, Владимир Владимирович сразу же позвонил Асееву.

«…с утра раздался звонок, Маяковский просил устроить у меня обязательно сегодня тру с теми же партнёрами, только обязательно, непременно, это его настоятельная просьба. Я, было, начал отговариваться малым знакомством с остальными, но Маяковский таким тоном говорил, так это оказывалось для него важно, что я согласился позвонить Яншину и пригласить его к себе на покер.

Однако Яншин был на репетиции, откуда его вызвать было нельзя, позже он уже ушёл из театра, одним словом, дело не сладилось.

Я позвонил Маяковскому, он воспринял это как-то тоже без возбуждения: обычно невыполнение его просьбы вызывало возмущение и гром в телефонной трубке. Правда, это чаще всего касалось работы».

Да, на этот раз Маяковский воспринял сообщение Асеева удивительно спокойно. Так же, как и разбившийся бокал в Лубянском проезде:

«– Значит, так нужно».

Получалось, что прощания с друзьями не будет, последнее выяснение отношений не состоится, и отыграться в покер тоже не удастся.

В тот день в Федерации писателей обсуждали проект закона об авторском праве. И Маяковский отправился туда, положив в карман черновик своего прощального послания. Участвовавший в том же мероприятии Лев Никулин встретил Владимира Владимировича за обедом, о чём (спустя много лет) написал:

«Я видел его в последний раз в Доме Герцена… Он сидел за столиком у дверей в нижнем полуподвальном зале. Он показался мне угрюмым, действительно, он был мрачен, впрочем, не более чем в дни дурного настроения, после пережитых неприятностей, например, грубой, несправедливой статьи в газете…

…я спросил Владимира Владимировича, доволен ли он «Рено», своим маленьким автомобилем, который привёз из Парижа. Я помнил, что он мне хвалил эту примитивную, по нашим понятиям теперь, машинку за прочность и удобство. Он посмотрел на меня чуть удивлённым взглядом и промолчал.

Он простился и ушёл. Я видел в окно, как он уходил в ворота тяжёлыми, большими шагами».

Маяковский направился на Лубянский проезд – в ту самую комнату-лодочку, в которой ему предстояло осуществить задуманное.

Погода в тот день выдалась пасмурной, дул пронизывающий ветер, и это не улучшало настроения. Уход из жизни поэта революции становился не торжественно-революционным, а унылобудничным, что тоже добавляло Маяковскому угрюмости.

Немного поразмыслив, он решил всё же устроить прощание – то, которое не смог организовать Асеев. Если не со своими друзьями, то хотя бы с той, кого совсем ещё недавно считал самым близким своим человеком. И, войдя в свою комнату, Владимир Владимирович снял телефонную трубку.

Вероника Полонская:

«12 апреля у меня был дневной спектакль. В антракте меня вызывают к телефону. Говорит Владимир Владимирович. Очень взволнованный, он сообщает, что сидит у себя на Лубянке, что ему очень плохо… и даже не сию минуту плохо, а вообще плохо в жизни…

Только я ему могу помочь, говорит он. Вот он сидит за столом, его окружают предметы – чернильница, лампа, карандаши, книги и прочее.

Есть я – нужна чернильница, нужна лампа, нужны книги…

Меня нет – и всё исчезает, всё становится ненужным.

Я успокаивала его, говорила, что я тоже не могу без него жить, что нужно встретиться, хочу его видеть, что я приду к нему после спектакля».

И вдруг совершенно спокойным тоном Маяковский задал вопрос, показавшийся Веронике Витольдовне очень странным:

«Владимир Владимирович сказал:

– Да, Нора, я упомянул вас в письме к правительству, так как считаю вас своей семьёй. Вы не будете протестовать против этого?

Я ничего не поняла тогда, так как до этого он ничего не говорил мне о самоубийстве. И на вопрос его о включении меня в семью ответила:

– Боже мой, Владимир Владимирович, я ничего не понимаю из того, что вы говорите! Упоминайте где хотите!»

Вероятно, тогда же Маяковский позвонил и на квартиру, где жили его мать и сёстры. К телефону подошла сестра Ольга, которая потом вспоминала:

«Володя говорил со мной упавшим голосом: я думала, что просто он ещё слаб».

Как видим, и Ольга Владимировна считала, что её брат уже выздоравливал, но был «ещё слаб».

Маяковский предложил сестре встретиться 14 апреля на Лубянском, где хотел передать ей деньги. Туда же должна была подойти и художница Елизавета Лавинская. Поэт продолжал доделывать недоделанные дела.

Поговорив по телефону с сестрой и ожидая прихода Вероники, Маяковский принялся составлять план предстоявшего разговора с ней. План этот сохранился. Он тоже написан карандашом на первом попавшемся под руку листке бумаги. Им оказался бланк Центрального управления Госцирками. На обратной его стороне и появились те 16 пунктов, которые отражали все нюансы предстоявшего разговора:

«1) Если любят – то разговор приятен

2) Если нет – чем скорей тем лучше

3) Я – первый раз не раскаиваюсь в бывшем будь еще раз такой случай буду еще раз так поступать

4) Яне смешон при условии знаний наших отношений

5) В чем сущность моего горя

6) не ревность

7) Правдивость человечность

нельзя быть смешным

8) Разговор – я спокоен

Одно только не встретились ив 10 ч.

9) Пошёл к трамваю тревога телефон не была и не должна шел наверняка кино если не были Мих. Мих. со мной не звонил

10) Зачем под окном разговор

11) Яне кончу жизнь не доставлю такого удовольст худ театру

12) Сплетня пойдет

13) Игра способ повидаться если я не прав

14) Поездка в авто

15) Что надо