Рождение волшебницы. Книга 1. Клад - Валентин Маслюков

Загорелое лицо девушки потемнело и яркой краской пылали мочки ушей.

– Но девушка… послушайте! Господин Ананья! Это не годится, – проговорил Поплева со сдержанным негодованием.

– Ах да… девичья стыдливость! – сообразил Ананья. Распущенные цветком пальцы свернулись. – Все эти прелести, – скользящий взгляд блеклых, лишенных ресниц глаз показал, что имеется в виду, – все эти прелести… они к делу не относятся.

Безмолвный знак человеку с пуговкой на макушке, и в комнату, придерживая меч, вошел кольчужник, за ним теснились другие.

– Конечно, я понимаю… Если бы какая добрая женщина, – пролепетала Золотинка, беспомощно озираясь.

– Глупости! – Беспокойные пальцы развернулись, извиваясь, Ананья сделал шаг, и Золотинка отшатнулась, не в силах совладать с ужасом перед этими гибкими руками, перед бесцветным взглядом не имеющих глубины глаз.

И Поплева – он прерывисто дышал, не разжимая губ, – рванувшись, подхватил за осевую ножку мраморный столик, взмахнул этим малоповоротливым оружием над собой так, что задел потолочную балку – стража отпрянула. В следующее мгновение засверкали клинки, опустились, нацеливаясь, лезвия бердышей. С естественным для бескостного существа проворством Ананья шарахнулся под защиту кольчужников, а Кудай, сдавленно взвизгнув, захватил горсть перегоревших угольев в очаге с первоначальным намерением, вероятно, швырнуть их в глаза Поплеве. Однако просчитался или дрогнул, убоявшись собственной прыти, – брошенные неверной рукой, зола и уголья рассыпались пепельным облаком, окутав старообразного молодого человека, который немедленно по совершении этого подвига грохнулся на пол.

– Убейте! – выдохнул Ананья из-за спины кольчужников.

Распростершись на осыпанном золой ковре, как рыдающий в погребальном обряде плакальщик, Кудай взвизгнул:

– Убивают!

– Убью! – рычал Поплева, поводя сокрушительной тяжестью столика.

Стражники же, не скучивались под удар, а наоборот расступились, рассчитывая замкнуть и Поплеву, и жавшуюся к нему Золотинку.

– Стойте! Остановитесь все! – рыдающим голосом вскричала Золотинка и раскинула руки, защищая собой Поплеву. – Что за важность! – горячечно продолжала она. – Я разденусь! Пустяки!

– Не нужно, малышка! – быстро вымолвил Поплева, но Золотинка рванула лихорадочно пляшущими руками завязки и спустила юбку вокруг бедер, оказавшись в длинной по колено рубашке, под которой оставалась еще одна – короткая нижняя без рукавов. Она скинула верхнюю, путаясь в ворохе тряпья на голове, и остановилась, руки скрестила на груди, захватив пальцами плечи. Лицо ее некрасиво сморщилось, волосы разметались,

Стражники оглядывались на Ананью, который, осторожно тронув кольчужника, высунул из-за живого укрытия обширный красно-белый тюрбан и узенькую голову. Несомненно бледный, Ананья, однако, сдерживал непосредственное чувство, толкавшее его на мстительную жестокость… Несколько мгновений промедления спасли Поплеву.

– Впрочем, – с неожиданным самообладанием молвил Ананья, – люди, обладающие Асаконом, не стали бы горячиться из-за такого пустяка, как девичья стыдливость. Асаконом в этой стороне и не пахнет. Убери, дуралей, стол.

С некоторым сомнением, словно бы сожалея об утраченной возможности вдоволь намахаться, Поплева опустил столик, уставив его на пол ножкой вверх.

– И отойди подальше. Клянусь печенью великого Рода, верно говорят: медведь тоже костоправ, да самоучка.

Неизжитый еще страх пробудил в Ананье нечто вроде развязной говорливости. Тогда как Поплева, прохваченный душевным ознобом, не обмолвился и словом; оставив столик, он отступил. Ананья отгреб ногой брошенный на пол ворох разноцветного полотна и тронул девушку сквозь рубашку… Велел откинуть волосы и покопался в голове, как ищут вшей. И снова принялся ее ощупывать, ничего не пропуская, прослеживая вкрадчивой ладонью извивы и впадины, в которых можно было предположить припрятанную драгоценность. Девушка ощутимо дрожала, и это не вызывало у Ананьи ничего, кроме кривой ухмылки.

Наконец, присматривая краем глаза и за Поплевой, присел, чтобы перебрать нехитрые Золотинкины одежды. Прежде, чем оставить девушку совсем, он разломал кинжалом башмаки – отделил каблуки и расслоил кожу. А когда покончено было и с этим, швырнул безнадежно испорченный каблук да окинул ничего не говорящим взглядом жалкие Золотинкины прелести, обозначенные под полотном двумя бугорками.

Золотинка сгребла свое в ком и разрыдалась, поспешно отвернувшись к стене. Под эти всхлипы и завывания они раздели Поплеву, не обронившего ни слова, а затем Ананья с прежней деловитостью отвесил Кудаю тумак – огрел вскользь деревянную голову. Жалобно охнув, Кудайка кинулся ловить губами карающую руку. Ананья толкнул его и вышел; комнату покинули все, не исключая подобострастно хныкавшего Кудайку. И проскрипел ключ. Слышно было, как за дверью удаляется, лязгая железом стража.

Золотинка тихонечко подвывала, кусая ребро ладони; сумрачный Поплева не утешал ее, они избегали друг друга.

* * *

Между тем над головой все настойчивей и настойчивей зашуршало. Шум усиливался, уже вполне отчетливый. В очаг посыпалась сажа, потом свалился тонкий замурзанный шнур, сразу вытянувшийся в струнку и окостеневший, – прямо в кучу золы, поднимая пепел, свалился пред взоры встревоженных наблюдателей маленький, донельзя грязный, черный от сажи человечек, похожий на горного пигалика – так он был мал, Золотинке по пояс. Только белки глаз и посверкивали на личике нежданного трубочиста, черна была лысина; на мятом, ничем не подвязанном халате различалось золотое и серебряное шитье. Человечек шаркнул глазами, живо оглядываясь; грязный пальчик возле губ указывал на сокровенную природу посещения. То есть появление трубочиста не подлежало огласке. Он вопросительно показал на дверь. Поплева помотал головой, но все же ступил к входу и прислушался, приложив ухо к филенке.

– Никого, – шепнул он, не скрывая растерянности, словно бы это обстоятельство – «никого» – окончательно его доконало.

Но прежде, чем человечек подал голос, Золотинка его узнала – это был уменьшившийся до нелепости Миха Лунь.

– Я все-все слышал, – тоненьким уменьшившимся голоском сказал Миха Лунь, – друзья мои, вы держались… то была подлинная отвага! Благодарю вас, товарищи!

Трудно было уразуметь, в чем именно Миха усматривает отвагу и не таилось ли тут насмешка? Можно было предполагать, что при нынешнем его росточке всякие предметы и события представлялись уменьшившемуся волшебнику в несколько преувеличенном виде.

– Здравствуйте, Миха! – молвила Золотинка, утирая слезы.

– Желаю здравствовать! – пискнул он. На пальчике маленького волшебника посверкивал маленький Асакон. – Очень хочется пить! Ужасно! По правде говоря, товарищи, я изнемогаю от голода и жажды. Водицы бы, а?

Неутешительный ответ не остановил Миху.

– Может быть, водочка? – продолжал он с надеждой. – Что-нибудь. Моряки носят с собой такие… мм… привлекательные склянки. Нет? Кусочек окорока? Я бы не отказался и от глотка пива. Пошарьте все же в карманах.