Чужой для всех. Книга 3 - Александр Михайлович Дурасов

помутневшие от времени, но не потерявшие небесную синеву, от произнесенных последних слов радостно заблестели. Слезинки застыли, словно бриллианты. Посетительница достала из дамской сумочки носовой платок и аккуратно убрала слезинки, не размазав тушь. Затем положила ладонь на сухую морщинистую руку отца, погладила ее.

— Ты будешь жить, папочка, — вновь повторила она. Мы тебя выходим. Больше ни на какие встречи и конференции мы тебя не пустим!

— Шлинке… Знакомая фамилия, где я ее слышал?.. — прошептал Франц. — Не помню. Кто вы? Где я нахожусь? — Франц повернул голову в сторону незнакомки, устремил болезненный взгляд.

— Бедненький… Это наркоз, пройдет, — женщина еще раз нежно погладила отца по руке. — Я Злата, твоя дочь. Ты что, не узнал меня?

Брови престарелого немца, выцветшие, редкие, сдвинулись в недоумении. Он закашлялся, проглотил, подкативший к горлу комок, растеряно сказал:

— Не узнал… Я знал Златочку, двухлетнюю девочку, свою дочь, которую видел очень давно. Это было в годы той страшной войны. А сейчас ты такая взросла. Я не узнаю тебя, Злата.

— Пройдет, пройдет наркоз, и узнаешь, — вздохнула женщина, сдерживая слезы.

— А мама, где мама, где моя Верочка? Я с ней виделся мимолетно в Берлине зимой 44-го года.

— Мама? — удивленно переспросила Злата. — Она умерла десять лет назад. Ты всегда был с нами, а тем более в это скорбное время. Маму похоронили на Ваганьковском кладбище. Разве ты этого не помнишь?

— Ничего не помню. Какой сегодня год? Я нахожусь в Москве, не в Берлине?

— Ну, папа, приехали! Конечно, в Москве. А год сегодня 2012-й, 10 июля. А вообще, мы живем в Евро-Азиатском Союзе Социалистических Государств. Ты это хоть помнишь?

— А Германия, деточка? Что с Германией?

— Ох-х… — удивилась Злата потере памяти отца. — Германия — это промышленный центр Евро-Азиатского Союза, — утвердительно добавила она. — Тебе, кстати, пришло письмо из Берлина от госпожи Марты Ольбрихт. Это от твоей немецкой жены. Ты с ней развелся сразу после победы. Но переписку с ней ты поддерживаешь постоянно. Ничего, это ты вспомнишь. А в комнате для посетителей, кстати, сидит офицер союзной госбезопасности Клаус Виттман и ждет встречи с тобой.

— Марта?.. Клаус?.. — прошептал Ольбрихт и задумался. — Златочка, оставь пока меня одного, зайдешь через день. Мы поговорим обо всем: о маме, о внуках, о нашей жизни, но позже. Мне надо побыть одному… Прости… — Франц отвернул голову, закрыл глаза. Он не понимал, что с ним происходит, он не понимал, по сути, все, о чем говорила ему Злата. Он не помнил времени, в котором находился, не мог мысленно сориентироваться в обстановке.

Женщина поднялась, поцеловала отца в лоб.

— Поправляйся, папочка. Завтра я зайду с Катюшей. Она как раз возвращается из Франции со Всемирного фестиваля молодежи. Она звонила, что успела выполнить твою просьбу. Она съездила в Ниццу и посетила могилу дяди Степы на кладбище Кокад. Ей как будущей журналистке интересно с тобой пообщаться, поделиться впечатлениями о жизни за границей.

— Степан? Николет? Кокад? Ницца? — Франц вспоминал эти символы другой жизни и не мог осознать, какое место они занимали в его судьбе.

Октябрь 2011 года… Да, в октябре он посещал Ниццу, кладбище Кокад. Получается, меньше года назад. Но туда он прилетел с Катюшей из Берлина. Его провожала Марта. А здесь… Почему он здесь?

Франц силился понять, почему и как он оказался здесь, в СССР, стране канувшей в Лету. Мысли путались, уводили его вновь на кладбище.

Да, на кладбище его кто-то окликнул, и это был… Это был Клаус! А после, после произошло…

— Папа, ты побледнел, позвать врача?

— Что? Нет-нет. Спасибо… Пройдет. Ты уходи.

— Хорошо. Я пошла. Тебе что-то принести из еды, фруктов?

— Ничего мне не надо. Все у меня есть… — раздраженно промямлил Франц. — Уходи. Все потом.

Мысли немощного Франца в эту минуту были далеки от встречи с женщиной, которая назвалась Златой, у которой глаза, действительно, были так похожи на глаза его дочери.

— Клаус… — Франц вдруг вспомнил военного двойника, своего верного попаданца. Он вдруг вспомнил гневные окрики офицера Смерша Иоганна Шлинке, свое ранение, взлет «Кондора». Все вспомнил, что произошло с ним в начале февраля 1944 года. В памяти детально воскресали события операции «Бельгийский капкан» по захвату Гитлера. Да, по взятию в плен нацистского вождя. Сердце Франца затрепыхалось от детализации воспоминаний. Он почувствовал остро неприятный запах, прорвавшийся из далеких времен, исходивший от фюрера, когда того подтащили в самолете. Огромные кровянистые глаза нациста наплывали на него. В них стояли страх, мольба о помиловании и одновременно ненависть… Облик фюрера пропал. Появилось лицо русского вождя на приеме. Тихая речь, его слова:

— Ну что, товарищ Ольбрихт, мы построим вместе новую, возрожденную Германию? — теплое рукопожатие при награждении Золотой звездой Героя СССР с присвоением воинского звания «полковник органов государственной безопасности», а в глазах — лукавинка. Образ Сталина пропал так же молниеносно. Замелькали лица, множество лиц, одновременно знакомых и незнакомых. Они засасывались и пропадали в огромной воронке-дыре. Голова Франца и тело стремительно неслись как бы отдельно друг от друга, за ними. Он упорно сопротивлялся движению. Но огромный пылесос мироздания затягивал безвозвратно. Франц почувствовал острую, щемящую, а затем разлитую боль в сердце. Перед глазами пошли радужные круги. В груди стало очень жарко. Зримо поплыли картины жаркого лета 41-го года: соломенные крыши, убогие, заброшенные славянские селения, пыльная дорога, пленные русские, много пленных, короткие бои, стремительное наступление и глаза, большие, небесного цвета, проникновенные глаза…

— Вера… Верочка! — вскрикнул Франц. — Прости! Я изменил твою судьбу… нашу судьбу…

Дрожь тела замедлилась. Капельки пота выступили на лбу. Лицо посветлело и слилось с белой простыней. Дыхание становилось неглубоким, прерывистым. Кривые электрокардиограммы истерично плясали и быстро вытягивались в тонкие зеленые линии. Замелькал сигнализатор оповещения. Пальцы Франца потянулись к кнопке вызова. Губы вяло дрогнули:

— Сестра… — мозг в эту минуту рассыпался на мириады звезд, и кто-то из глубин, рождавшихся созвездий звал к себе. Голос насмешливый, уверенный, бодрый: «Коммандос, не раскисай!.. Скисай… скисай… Нас ждут большие дела, дела-а… дела-а-а!

ЭПИЛОГ

Отзвучали фанфары, отыграли оркестры победные марши. Сотни знамен фашистской Германии брошены под барабанный бой к подножью Мавзолея. Всенародное ликование со слезами на глазах. Победа! Слаще нет слова!

Иосиф Виссарионович Сталин после торжественного приема в честь участников Парада Победы в Большом Кремлевском дворце и после затянувшегося празднования с ближайшими соратниками на «Ближней даче» находился в раздумье. Разомлевший вождь сидел на диване, не ложился. Спать не хотелось, хотя стрелки часов показывали начало четвертого утра.

Сталина часто мучили вопросы о его роли в