Сестра Керри - Теодор Драйзер

Герствуд помолчал, как будто что-то соображая, а затем сказал:

— Ты не можешь повременить несколько дней с этой покупкой?

— Могу, — ответила Керри, еще не уловив, к чему он клонит, так как Герствуд никогда не давал ей повода думать о денежных затруднениях. — Но почему? — поинтересовалась она.

— Видишь ли, я вложил все наличные деньги в дело и пока что очень стеснен в средствах. Но я надеюсь в самом ближайшем времени вернуть весь вложенный капитал.

— Ах, вот оно что! — воскликнула Керри. — Ну, конечно, дорогой! Почему же ты мне раньше не сказал об этом?

— Раньше в этом не было необходимости, — ответил Герствуд.

Согласившись с такой готовностью, Керри все же не преминула отметить какое-то сходство между словами Герствуда и отговорками Друэ, все время собиравшегося покончить с каким-то дельцем. Это была лишь мимолетная мысль, и все же она положила начало чему-то новому. Керри начала несколько иначе смотреть на Герствуда.

Мало-помалу стали накопляться и другие мелочи такого же рода, которые в общей сложности явились для Керри большим откровением. Она вовсе не была глупа. К тому же два человека, прожив долгое время под одним кровом, не могут не узнать друг друга. Беспокойство одного открывается другому, независимо от того, желает он сознаться в нем или нет. Воздух насыщен тревогой, и мрачное настроение говорит само за себя.

Герствуд по-прежнему хорошо одевался, но костюмы его были все те же, что он носил еще в Канаде. Керри заметила, что он не обновлял своего крайне скромного гардероба. От нее не укрылось и то, что он весьма редко предлагал ей какие-либо развлечения, что он ни разу не похвалил ее кулинарных способностей и как будто с головой ушел в свое дело. Это был уже не тот беспечный, щедрый, богатый Герствуд, которого она знала в Чикаго. Перемена была столь разительна, что не могла оставаться незамеченной.

Вскоре Керри почувствовала и другую перемену — он перестал делиться с ней своими мыслями. Он стал скрытным и советовался лишь с самим собою. Ей приходилось самой расспрашивать его о всяких мелочах, а это весьма неприятно для каждой женщины. Иногда сильная любовь вынуждает мириться с этим, но только мириться, не больше. А там, где сильной любви нет, напрашиваются более определенные, но весьма неутешительные выводы.

Герствуд же отважно боролся с затруднениями, которые возникли у него на новом пути. Он был достаточно умен, чтобы понимать, какую огромную ошибку он совершил, и ценить то немногое, чего он добился сейчас, однако час за часом и день за днем он невольно сравнивал свое нынешнее жалкое и шаткое положение с прежней солидной обеспеченностью.

Кроме того, его постоянно мучил страх встретить кого-нибудь из прежних приятелей. Этот страх особенно усилился после одной неприятной встречи, которая произошла вскоре по прибытии Герствуда в Нью-Йорк. Он шел по Бродвею и вдруг увидел, что навстречу ему идет знакомый. Притворяться и делать вид, будто он не узнал чикагца, было уже поздно. Они успели обменяться взглядами, и было слишком ясно, что оба узнали друг друга. Знакомый, представитель крупной чикагской фирмы, счел своим долгом остановиться.

— Ну, как живете? — спросил он, протягивая Герствуду руку, но ни в интонации его, ни в жесте не было ничего похожего на искренний интерес.

— Благодарю вас, хорошо, — ответил Герствуд, не менее смущенный, чем тот. — А вы как?

— Ничего. Я приехал кое-что закупить для фирмы. А вы что же, теперь живете здесь постоянно?

— Да, — ответил Герствуд. — У меня свое дело на Уоррен-стрит.

— Вот как! Очень рад слышать. Как-нибудь загляну к вам.

— Заходите, — сказал Герствуд.

— Ну, всего доброго, — сказал тот с любезной улыбкой и попрощался.

«Он даже не спросил номера дома, — подумал Герствуд. — Так он и зайдет!»

Герствуд вытер вспотевший лоб и от всего сердца понадеялся, что никого больше не встретит.

Все эти мелочи стали сказываться на характере Герствуда, который до сих пор был человеком добродушным. Единственная его надежда была на скорую перемену в материальном положении. Керри была с ним. Долг за мебель он аккуратно погашал. У него было более или менее доходное место. Что же касается развлечений, то Керри должна довольствоваться тем, что он может предложить ей. Только бы ему продержаться, и тогда все будет хорошо.

Но он забывал о неустойчивости человеческой натуры, о трудностях семейной жизни, Керри была молода. У них обоих часто менялось настроение. В любую минуту могла произойти вспышка, хотя бы за обеденным столом, как это часто бывает в самых благополучных домах. Лишь сильная любовь может загладить те мелкие недоразумения, которые возникают при совместной жизни. А там, где такой любви нет, обе стороны скоро разочаровываются друг в друге и неизбежно сталкиваются с тяжелой проблемой: как избежать семейных дрязг.

Если на Герствуда Нью-Йорк действовал угнетающе, то Керри, напротив, вполне спокойно относилась к новой обстановке. Несмотря на то, что вначале она отозвалась о Нью-Йорке неодобрительно, этот город заинтересовал ее чрезвычайно. Прозрачный воздух, шумные площади и перекрестки… и полное равнодушие к человеку — все здесь поражало ее. Она никогда еще не видела таких крохотных комнат, как те, в которых жила сейчас, но это не помешало ей полюбить их. Новая мебель выглядела нарядно, а сервант, на котором Герствуд все расставил по своему вкусу, сверкал красивой посудой. Каждая комната была обставлена соответствующим образом — в гостиной стояло взятое напрокат пианино, так как Керри выразила желание учиться музыке… Она наняла служанку и быстро усваивала премудрость ведения домашнего хозяйства. Впервые в жизни она жила в узаконенном положении жены и, стало быть, была оправдана в глазах общества. И мысли ее были просты и невинны. Долгое время ее занимало устройство нью-йоркских домов, где десять семейств могли жить годами и оставаться чужими и безразличными друг к другу. Дивилась она также гудкам сотен судов в порту, этому пронзительному и долгому вою, которым обмениваются в тумане океанские пароходы и паромы. Уже одно то, что эти звуки доносились с моря, представлялось ей чудесным. Она могла без конца любоваться видневшейся из окон полоской Гудзона и кипевшим кругом строительством огромных зданий. Здесь было много такого, о чем можно пораздумать, новых впечатлений хватило бы на целый год, и все это нисколько не приедалось.

Кроме того, Герствуд был чрезвычайно предан ей. Как ни мучили его всякие тревоги, он никогда не говорил о них Керри. Он держал себя с прежним достоинством, мирился с новым положением, радовался обществу Керри, ее способностям и маленьким успехам. Каждый вечер он вовремя являлся к обеду и находил уютно убранную столовую. Малые размеры комнаты лишь придавали ей больший уют: казалось, здесь есть абсолютно все, что только требуется для столовой. Стол, покрытый белой скатертью, был уставлен красивыми тарелками, а канделябр с четырьмя ветвями, увенчанными маленькими красными абажурами, бросал мягкий свет вокруг. С помощью служанки Керри отлично справлялась с бифштексами и котлетами, а в остальном ее очень выручали всевозможные консервированные продукты. Она овладевала искусством печь бисквиты и вскоре уже с гордостью ставила на стол блюдо с воздушным, тающим во рту печеньем.