Крестовый поход Махариуса - Вильям Кинг

Я знал, о чем он думает. Мы видели великое космическое зло. Людей казнили и за меньшие проступки. Целые армии и миры гибли из-за подозрения, что их могла коснуться скверна и они обратятся против Империума. Махариус спрашивал себя, что я собираюсь написать и не будут ли его армии уничтожены, а сам он убит во сне или приговорен к казни иной организацией Империума.

Что я мог ему сказать? Его испытали и признали достойным. Возможно, он был именно тем, кого мы так долго ждали. Возможно, именно поэтому его так хотел заполучить Ангел. Он мог стать столь же грозным оружием тьмы, каким был в качестве чемпиона Империума.

Мы переглянулись. Махариус держал руку на оружии и собирался убить меня, если я дам неверный ответ. Я улыбнулся и сказал, что моя смерть ничего не изменит. У Империума хватает и других агентов. Нас — легион. Я сказал, что не хочу причинять ему вреда и доложу, что лично встретился с созданием Хаоса и одолел его. Он спросил меня, почему.

Конечно, я солгал. Я не мог объяснить ему, почему одна группировка Инквизиции хочет, чтобы он жил, а другие фракции желают его смерти. Я сказал так потому, что Махариус нужен Империуму, который необходимо объединить перед тяжелейшими испытаниями, ждущими нас в новом тысячелетии. Царство человека должно быть сильным, чтобы достойно их встретить. Я сыграл на тщеславии генерала, и, вероятно, в какой-то степени мне это удалось. Но иная, более глубокая и прозорливая часть его разума поняла истинную причину. Больше мне было нечего ему сказать, поэтому я спросил, почему он пришел в крематорий, чего надеялся этим добиться.

Он поведал мне о королях древней Терры. У них была традиция после битвы объезжать поле брани и смотреть на лица покойников, которые оказались там по их приказу. Так они осознавали цену власти, понимали, что в действительности значит подчиняться их воле. Махариус сказал, что каждый из людей на конвейерных поясах оказался там потому, что следовал его приказам, а затем нажал огромный рычаг, запустивший двигатели. Пыхнув жаром, распахнулись огромные врата крематория, и бесконечные ряды тел устремились в ревущее пламя.

Махариус все еще наблюдал за ними, когда я ушел несколько часов спустя. Я слышал, он стоял там день и ночь напролет, а тела все продолжали гореть.

Выдержка из транскрипции ксеноартефакта, найденного на Прокрасте-4. Внимание — данная передача еретическая и духовно нечиста. Доступ частично открыт в связи с расследованием, проводимым касательно возможности канонизации лорда верховного командующего Солара Махариуса, и в связи с судом над бывшим верховным инквизитором Иеронимом Дрейком, обвиняемом в ереси и измене Империуму.

Эти записи будут перемежаться с показаниями бывшего сержанта Льва Лемюэля (пропавшего без вести, предположительно погибшего), чтобы обеспечить частичный материал для повествования о кампании на Прокрасте и сопутствовавших ей событиях.

Я купаюсь в их криках. Их боль обновляет меня. Аромат их страха наполняет меня радостью. До чего же они жалкие создания. Я надеялся, пусть в глубине души и осознавая тщетность таких желаний, хоть на какой-то вызов, на что-то, способное прогнать скуку этого краткого мига вечности, но все, что мне досталось, — хнычущие животные, едва достойные умастить мои клинки своей кровью.

Я стою на горе трупов и разглядываю поле боя. Я бы счел все эти смерти пустой тратой ценных рабов, если бы там, откуда они пришли, не было куда больше людей. Они плодятся, словно грызуны, наполняя Вселенную, когда-то принадлежавшую нам, своими визжащими отпрысками. Хорошо вновь указать им их место.

Один из людей поднимает свое грубое оружие и целится в меня. Существо такое медленное. Я отскакиваю в сторону, и лазерный луч попадает в труп, на котором я только что стоял. Плоть обугливается. Живот, вздувшийся от газов, взрывается. Меня это мало волнует. Я уже не там.

Я вижу, как невзрачные черты человеческого лица, будто вылепленного из глины, исказил страх. Он неспособен оценить изящество моих движений. Он понятия не имеет, что умереть от моей руки и отдать жизнь, дабы накормить меня, — для него благословение.

Я прыгаю, благодаря суспензорам преодолевая сразу тридцать шагов, и приземляюсь напротив человека. Клинок стремительно бьет. Он ошеломленно глядит на меня. Пока еще человек ничего не почувствовал. Он опускает глаза и видит, что его грубо сотканный мундир разошелся там, где мое оружие оставило порез. Секунду его лицо выражает облегчение. Это последние безболезненные мгновения его жизни. Затем он видит, как из плоти начинает сочиться кровь. Он не понимает, что случилось. У него нет представления о том, как убивать с театральным изяществом или умирать с достоинством.

Я улыбаюсь и снова взмахиваю клинком. Мои движения выверены, словно скальпель гомункула. Я отслаиваю кожу, как прежде его мундир. Обнажаются мышцы, за ними вены, следом белый, белый блеск кости. Рот человека округляется, как и его глаза. Он хрипит, а затем руками закрывает губы, пытаясь сдержать вой.

Я работаю осторожно, стараясь ничего не сломать и не отсечь лишнего. Для человека все произошло слишком быстро. Его заторможенная нервная система только-только начала регистрировать первые проблески настоящей агонии. Я расцветаю от крошечного импульса наслаждения. Его рот открывается снова, как будто у выброшенной на берег рыбы. В уголке его губ, поймав слабый солнечный свет, поблескивает тонкая струйка слюны, словно роса на листке.

Я на мгновение замираю, дабы оценить красоту, и за это время в моем поле зрения появляются несколько тупоумных спутников первого существа. Их лица искажены звериной яростью. Они прервали мою медитацию, поэтому я решаю утопить их злобу в их же крови, раздуть пламя их страха, пока тот не превратится в раскаленный жар солнца.

Я протягиваю свободную руку, чтобы накрыть лицо умирающего человека бритвенно-острыми пальцами перчатки, и вгоняю лезвие в глазницу. До меня доносится вопль. Простое удовольствие, однако оно неизменно развлекает меня.

Люди застыли на месте. Их командир ревет приказы. Его резкая речь оскорбляет мои уши, поэтому я выхватываю пистолет и открываю огонь. Я стреляю не ради того, чтобы убить, поэтому выстрел и не убивает. Он прожигает язык и обрывает гнусное хрюканье существа, и рев сменяется нечленораздельным скулежом. Остальные люди продолжают свои медленные, медленные движения, поднимая оружие на изготовку.

Я подхватываю умирающее существо и раскручиваю его, будто партнера в Тарентине Черепов, пока его тело не оказывается передо мной. Я убеждаюсь, что у него еще осталось время осознать происходящее, чтобы он увидел оставшимся глазом направленное на него оружие товарищей. По его ноге заструилось что-то влажное — кровь или моча. Неважно.

Человек напрягается, поняв, что вот-вот произойдет. Он оказался лицом к лицу с расстрельной командой из собственных друзей. На нужное время его тело частично закрыло мое. Он кричит, думая, что ему уготована роль живого щита между мной и его товарищами. У него даже не хватает мужества понять, что он всего лишь использован для отвлекающего маневра.