Убийство на площади Астор - Виктория Томпсон

Но нет, не будет у них этого времени, да и ни один из них к этому не стремится. Дело раскрыто. Причин, по которым они могли бы продолжать знакомство, больше не существует, и им нет нужды снова встречаться.

– Полагаю, теперь нам следует попрощаться, – сказала Сара, протягивая Мэллою руку.

Фрэнк вытер ладонь о штаны, прежде чем взять ее пальцы. Его рукопожатие было сильным и теплым, это Сара почувствовала даже сквозь перчатку.

– Если б в управление принимали женщин-детективов, вы могли бы стать одной из лучших, – сказал Мэллой.

До безобразия польщенная этим неожиданным комплиментом, Сара почувствовала, что краснеет – в первый раз за многие годы.

– Ну, если вам когда-нибудь понадобится помощь в расследовании какого-нибудь дела, вы знаете, где меня найти.

Как же, станет Мэллой ее искать! Они оба улыбнулись этой мысли, и Сара пошла к выходу. Оказавшись на улице, она подняла взгляд, и ей показалось, что сержант наблюдает за ней в окно. Потом Сара посмотрела туда еще раз и решила, что это, видимо, просто солнечный луч играет на оконном стекле.

Чувствуя странную смесь ощущений – удовлетворение по случаю хорошо проделанной работы и сожаление по поводу того, что эта работа закончена и снова начинается ее повседневная мирская жизнь, – Сара направилась обратно в шум и суету города.

Действующие лица

Якоб Куизль – палач Шонгау

Симон Фронвизер – сын городского лекаря

Магдалена Куизль – дочь палача

Анна Мария Куизль – жена палача

Георг и Барбара Куизль (близнецы) – младшие дети палача

Бонифаций Фронвизер – городской лекарь

Марта Штехлин – знахарка

Йозеф Гриммер – извозчик

Георг Ригг – извозчик

Конрад Вебер – городской священник

Катарина Даубенбергер – знахарка из Пайтинга

Резль – служанка в трактире «У золотой звезды»

Мартин Хойбер – бригадир из Аугсбурга

Франц Штрассер – трактирщик из Альтенштадта

Клемент Кратц – лоточник

Агата Кратц – его жена

Мария Шреефогль – жена городского советника

Граф Вольф Дитрих фон Зандицелль – княжеский управляющий

Городской совет

Иоганн Лехнер – судебный секретарь

Карл Земер – первый бургомистр и хозяин трактира «У золотой звезды»

Маттиас Августин – член малого совета

Маттиас Хольцхофер – бургомистр

Йохан Пюхнер – бургомистр

Вильгельм Харденберг – содержатель больницы Святого Духа

Якоб Шреефогль – гончар и свидетель допроса

Михаэль Бертхольд – пекарь и свидетель допроса

Георг Августин – управляющий извозчиками и свидетель допроса

Дети

София Данглер – сирота, на попечении у ткача Андреаса Данглера

Антон Кратц – сирота, на попечении у лоточника Клемента Кратца

Клара Шреефогль – сирота, на попечении городского советника Якоба Шреефогля

Йоханнес Штрассер – сирота, на попечении у трактирщика Франца Штрассера

Петер Гриммер – сын Йозефа Гриммера, наполовину сирота

Ландскнехты

Кристиан Брауншвайгер

Андрэ Пиркхофер

Ганс Хоэнляйтнер

Кристоф Хольцапфель

Пролог

Шонгау, 12 октября 1624 года от Рождества Христова

Двенадцатого октября день словно был создан для казни. Всю неделю лил дождь, а в пятницу, к празднику освящения церкви, Господь все же смилостивился. Хоть осень и вступила в свои права, яркие солнечные лучи грели крыши домов и над городом разносился шум. Повсюду раздавался смех, гремели барабаны, звенели колокольчики, а кое-где надрывалась и скрипка. Аромат хрустящих булочек и жареного мяса чуяли даже внизу, среди зловония Кожевенной улицы. Да, казнь обещала быть замечательной.

Якоб Куизль стоял в залитой светом комнате и пытался растолкать своего отца. Уже дважды за ними заходил стражник, и теперь от него не отделаешься. Палач Шонгау уронил голову на стол, и длинные непослушные волосы слиплись в луже настойки и пива. Он храпел и временами вздрагивал во сне.

Якоб склонился над ухом отца. От последнего несло спиртом и поˊтом – холодным поˊтом. От отца всегда так пахло перед казнью. Он вообще-то не был пьяницей, но когда оглашали приговор, сразу начинал беспробудно пить. Он почти не ел, кое-как ворочал языком и по ночам вскакивал с криком и в испарине. А последние два дня вообще не стоило попадаться ему на глаза. Жена, Катарина, знала об этом, поэтому постоянно забирала детей и уходила к свояченице. Оставался только Якоб. Он все-таки был старшим сыном и помощником отца.

– Надо ехать! Стражник ждет!

Сначала Якоб говорил шепотом, потом громче, а эти слова уже проревел. Наконец храпящий гигант пошевелился.

Иоганн Куизль поднял на сына налитые кровью глаза. Кожа его цветом напоминала дрожжевое тесто, а в черной спутанной бороде застряли остатки вчерашней похлебки. Он провел по лицу длинными крючковатыми пальцами и выпрямился во весь свой саженный рост. Какое-то время могучее тело раскачивалось, и казалось, что палач сейчас рухнет вперед. Но Иоганн Куизль выровнялся и расправил плечи.

Якоб протянул отцу запачканный фартук, кожаный плащ и перчатки. Гигант медленно оделся, убрал волосы со лба и, не произнося ни слова, направился к дальней стене комнаты. Там, между обеденной лавкой и красным углом с распятием и засушенными розами, висел меч правосудия. В длину он достигал двух аршин, был без острия и с короткой гардой. А клинок был такой острый, что мог в воздухе рассечь человеческий волос. Отец непрестанно точил его. На солнце меч блестел так, как будто его выковали только вчера. Но сколько ему лет, не знал никто. До Иоганна Куизля меч принадлежал его тестю, Йоргу Абрилю. А еще раньше – его отцу и деду. Однажды он достанется Якобу.

Возле двери ждал стражник, мелкий и тощий. Он то и дело оборачивался на городские стены. Они опаздывали, и господа, должно быть, уже потеряли всякое терпение.

– Готовь повозку, Якоб.

Голос отца звучал спокойно и низко. Будто это вовсе не он вопил и рыдал сегодняшней ночью.

Когда Иоганн Куизль протиснул огромное туловище в дверь, стражник невольно отступил в сторону и перекрестился. Палачам здесь были не особенно рады. Не зря его дом находился за городскими стенами на Кожевенной улице. Если он заказывал вино в трактире, то садился за свой отдельный стол. Прохожие на улице старались не встречаться с ним глазами – считалось, что это к несчастью, особенно в день казни. Даже перчатки, которые он сегодня надел, полагалось потом сжечь.