Школа добродетели - Айрис Мердок

— Эд, ты болен. Как ты себя чувствуешь? У тебя температура?

— Да нет, с какой стати?

Стюарт сел на кровать. Эдвард, уже успевший забраться под одеяло, отодвинул ноги к другому краю. Он натянул простыню до самой шеи и над нею уставился на Стюарта.

— Странно тут как-то все, — сказал Стюарт. — Что ты об этом думаешь?

— Ничего, — ответил Эдвард. — Думать об этом невозможно. Просто оно такое, и все.

— Что это был за странный шум?

— Да что-то там у них на кухне свалилось.

— Ясно. Они шутили. Какие-то нелепые шутки. Когда появится твой отец?

— Мой… ах, Джесс… он здесь. Он тоже болен. Он в другой части дома.

— Понятно. Это был такой facon de parler[56].

— Да, — кивнул Эдвард и повторил смешную фразу: — Facon de parler.

— Я бы хотел с ним познакомиться. Какой он?

— Довольно приятный, — сказал Эдвард, исчезая под простыней.

Он видел добрые коровьи глаза Стюарта, с тревогой смотревшие на него.

— Эд, ты знаешь, я тебя люблю и попытаюсь тебе помочь. Но если ты возражаешь, я завтра уеду. Все это… ради тебя…

— Отлично, — ответил Эдвард, — правда, я думал, ты любишь всех подряд.

— Не говори гадостей. Не надо меня дразнить.

— Дразнить тебя! Ты лампу сможешь выключить?

— Нужно повернуть колесико.

— Да. Выключи, пожалуйста, а потом и сам уходи.

— Хорошо. Но помни… — Рука Стюарта принялась шарить по простыне, пытаясь нащупать ногу Эдварда, но тот поджал ее под себя. — Доброй ночи.

Благодатная темнота опустилась на него. Стюарт тихо вышел из комнаты. Эдвард снова улегся в свою пропотевшую постель, начал ворочаться и крутиться; он чувствовал, что это может продолжаться всю ночь. Он подумал о людях, которых мучают в клетках, где они не могут ни сидеть, ни стоять. Ему не хватало снотворного, выданного вчера матушкой Мэй. Сегодня про это забыли.

Присутствие Стюарта делало Сигард невыносимым, оно уничтожало все. Теперь Стюарт станет долгожданным мальчиком, его будут любить женщины, он будет сидеть и разговаривать с Джессом. Возможно, его разговоры с Джессом окажутся более глубокими, чем разговоры Эдварда. Стюарт поймет, внутренним чутьем постигнет мысли Джесса, он приручит его, очарует, будет улыбаться ему своей доброй естественной мальчишеской улыбкой. Не поэтому ли матушка Мэй в мудрости своей вызвала его? Эдвард потерпел неудачу, а Стюарт добьется успеха. Сегодня вечером два человека сказали Эдварду, что любят его, а он ничего не мог поделать ни с одной, ни с другой любовью. Это были бесполезные игрушки.

«Завтра, — решил он, — я уйду отсюда. Я пойду к Брауни».

В конце концов он уснул, и ему приснился Марк. Марк сидел на кровати, держал его за руку и улыбался.

— Извините, — сказал Гарри, — я смотрю, вы почти закончили. Не возражаете, если мы пока присядем за ваш столик?

Он с Мидж зашли в дорогой, хваленый, тщательно выбранный ресторан в небольшом городке — Гарри заказал там столик. Но они припозднились, столик оказался занят, Мидж устала и хотела сесть, а метрдотель был не очень расторопен.

Человек, к которому обратился Гарри, с любопытством посмотрел на него. На нем был коричневый костюм из легкого твида с рисунком в елочку, жилет с карманом для часов, где явно лежали часы, и галстук, похожий на галстук уэльской гвардии[57]. Его вежливый голос прозвучал совсем не так вежливо, как того ожидал Гарри.

— Дело в том, что… вообще-то… я вовсе не «почти закончил», — задумчиво сказал он.

Гарри спиной чувствовал Мидж, стоявшую у дверей переполненного зала; она постукивала ногой об пол, и на нее глазели люди, сидевшие за соседними столиками. Она обернула шарф вокруг головы, чтобы как-то спрятать некогда знаменитое лицо, но преуспела лишь в том, что стала выглядеть подозрительно.

— И тем не менее не позволите ли нам присесть? Тут нет ни одного свободного столика, а моя жена очень устала. Понимаете, мы заказывали столик, но опоздали, а этот чертов ресторан не стал держать наш заказ.

Слово «жена» далось ему очень легко. Гарри и Мидж уже провели вместе два дня и две ночи их долгожданного и воистину замечательного уик-энда, а теперь возвращались в Лондон. Поначалу Гарри разделял тревогу Мидж, которая боялась встретить кого-нибудь знакомого. Теперь ему было на это наплевать. Он выигрывал большую игру. Слово «чертов» означало инстинктивный призыв к тому, с кем он разговаривал.

Человек, перед которым стояла тарелка с кусочками сыра и почти пустая чашка кофе, посмотрел на Гарри с видом отстраненного и недоброжелательного любопытства. Он никуда не спешил.

— Мне не очень понятно, с какой стати вы должны садиться за мой столик. Если человек обедает в одиночестве, то он хочет — по крайней мере, я этого хочу — обедать в одиночестве.

«Эксцентричный интеллектуал, черт бы его подрал», — подумал Гарри.

— Я вас очень хорошо понимаю, — сказал он, — и в обычной ситуации я бы не стал просить о таком одолжении, но, поскольку нас подвели, а метрдотель не собирается нам помогать, я решил, что должен сам позаботиться об этом. В одиночестве здесь сидите только вы, и поскольку вы закончили…

— Но я не закончил.

— Почти закончили, то я решил, вы не будете возражать, если мы присядем и посмотрим меню.

— Вы могли бы пойти в бар, — ответил человек.

— В баре не протолкнуться. — В голосе Гарри послышалось раздражение. — Сесть там негде, и моя жена не любит бары.

— Извините, если это покажется невежливым, — сказал человек, — но я не понимаю, почему должен соглашаться на ваше предложение. Я ценю мой столик и мое одиночество. И не понимаю, какое значение имеет то, что только я в этом ресторане ем в одиночестве.

— При том, что нас двое, а вы один.

— Аргумент, основанный исключительно на числах, ничуть не лучше аргумента, основанного на силе.

— Мы вам не помешаем.

— Вы уже это делаете.

— За столиком достаточно места.

— В физическом смысле — может быть, — ответил человек. — Но психологически тут нет ни единого лишнего сантиметра. Это дорогой ресторан. Мы платим за его маленькие удобства, например за возможность в одиночестве и тишине доесть свой обед.

Люди за соседними столиками, только что глазевшие на Мидж, перенесли свое внимание на Гарри. На лицах появились улыбки. Разговоры стихли.

Метрдотель тоже обратил внимание на этот инцидент. Он подошел и обратился к человеку за столиком безлично-пренебрежительным голосом: