Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Сьюзен Батлер

Как заметил Гарриман, «количество и качество блюд было впечатляющим, но еще поразительнее была атмосфера банкета… Одно из величайших сражений в истории происходило не более чем в ста пятидесяти километрах отсюда. Поражала огромная уверенность этих людей в себе и во время банкета, и в течение всего вечера… Царила атмосфера безопасности, взаимного доверия и непоколебимой стойкости»[494].

Это впечатление усилилось, когда в середине банкета вдруг завыли сирены воздушной тревоги. Затем во дворе Кремля захлопали зенитные орудия, а когда они на время замолчали, Сталин предложил тост: «Джентльмены, за артиллеристов!»

Организованный в стране, которая находилась в отчаянном положении, банкет отличался роскошью. Была бесконечная череда самых экзотических закусок, начиная с икры и филе разных рыб и кончая молочным поросенком. Были поданы горячие супы, лосось, цыплята, утки, куропатки, овощи, грибы в сметанном соусе, мороженое и пирожные. В завершение банкета на стол подали свежие фрукты, доставленные самолетом из Крыма.

Перед каждым сидящим за столом стояли бутылки с перцовой водкой, красным и белым вином, русским коньяком и шампанским на десерт.

Сталин пил из очень маленькой рюмки, размером примерно в двойную порцию бренди. Первый тост он произнес с рюмкой перцовой водки, отхлебнув только немного, а остальное плеснул в один из своих бокалов размерами побольше. В дальнейшем он наполнял себе небольшой бокал красного вина, причем делал это довольно часто. Затем из того же бокала пил шампанское. Один из бокалов с шампанским он отставил в сторону, «чтобы выпустить пузырьки». Он ел икру вилкой, и довольно много. Сталин выглядел расслабленным и время от времени оглядывал зал.

Во время тостов Сталин вставал, его бокал оставался на столе, а когда тост ему нравился, что происходило в большинстве случаев, он хлопал в ладоши, а затем уже пил из бокала. Свой тост за Рузвельта он закончил словами «Да поможет ему Бог!», – чем так поразил Гарримана, что тот потом проверил каждое слово, чтобы быть уверенным, что он правильно расслышал.

* * *

В тот же день Рузвельт дал пресс-конференцию, на которой рассказал об оказании России «самой серьезной помощи, какая только возможна». Он также заметил, что религия разрешена советской конституцией.

Гарриман потом напишет, что Сталин был «человеком, который знал все проблемы военных поставок России, он тщательно проверял все фактические данные… Ему была свойственна такая же быстрота мышления, как и медлительность в физических движениях. И он ненавидел Гитлера, степень этой ненависти была безмерной». Поскольку обещанная помощь имела огромное значение для советского народа не только в военном аспекте, но и психологически, Бивербрук и Гарриман стремились уверить русских, что «принято решение предоставить в распоряжение советского правительства практически все, о чем просило военное командование и гражданские власти»[495]. Все это активно обсуждалось в советской прессе.

Московский протокол (о военных поставках), как назовут это соглашение, спасет Советский Союз. Список того, что Рузвельт обязался направлять советской стороне, поражал воображение. В перечень ежемесячных поставок вошли следующие позиции: 400 самолетов, 500 танков, 5 000 автомобилей, 10 000 грузовиков, огромное количество противотанковых и зенитных орудий, дизельных генераторов, полевых телефонов, радиостанций, мотоциклов, пшеницы, муки, сахара, 200 000 пар аpмейских ботинок, миллион метров шерстяной ткани для шинелей, а также полмиллиона пар хирургических перчаток и 15 000 медицинских пил для ампутации конечностей. Поставки начались практически сразу. К концу октября суда вышли в море, имея на борту 100 бомбардировщиков, 100 истребителей и 166 танков (включая запасные части и боеприпасы), а также 5 500 грузовых автомобилей. Сотрудники американского посольства и военный персонал, включая майора Айвэна Йитона, военного атташе, отнеслись к идее поддержки Советского Союза в большинстве своем враждебно. Большинство из них – профессиональные дипломаты и военнослужащие – не доверяли советским руководителям и пытались всячески препятствовать титаническим усилиям Рузвельта по оказанию помощи России. Об этом хорошо знал генерал Джеймс Г. Бернс, которого Рузвельт лично послал в Москву для осуществления контроля за поставками. Бернс, который некоторое время наблюдал за этой непродуктивной ситуацией и который одобрил только действия военного атташе США подполковника Филипа Феймонвиля, в августе направил Гопкинсу докладную записку с описанием нездоровых настроений среди аккредитованного в Москве американского персонала: «За исключением Феймонвиля, здесь мало кто симпатизирует политике президента по обеспечению максимально возможной помощи России по ленд-лизу в духе добрососедства и искренней дружбы и на основе принципа: помогая России, помогаешь США. Здесь не хватает командного духа, авторитета, чувства достоинства, компетентности и респектабельности, столь необходимых для такой ответственной работы, что в конечном итоге вредит репутации США»[496]. Он рекомендовал Гопкинсу без промедления назначить Феймонвиля руководителем программы ленд-лиза в Москве.

Выпускник Вест-Пойнта, полковник Феймонвиль, который занял пост военного атташе США в Москве еще в 1934 году, время от времени подвергался нападкам со стороны своих коллег и начальников, чей страх перед коммунизмом был настолько велик, что они считали: если он владеет русским языком и симпатизирует русской культуре, то он способен предать свою страну. В 1939 году армейское командование отозвало Феймонвиля в США и попросило ФБР поискать на него компрометирующую информацию, предполагая, что он является гомосексуалистом. ФБР провело тщательную проверку его биографии, начиная со школьной парты, и не обнаружило никаких фактов, свидетельствующих о каких-либо сексуальных отклонениях, кроме множества поощрений и благодарностей за добросовестную работу. Когда Гопкинс объявил, что Феймонвиль будет не только отвечать за программу ленд-лиза в Москве, но и представлен к званию бригадного генерала, вся военная верхушка, включая генерала Маршалла, была буквально ошеломлена и попыталась помешать этому, аргументируя свои возражения тем, что Феймонвиль якобы никогда не обращал особого внимания на инструкции. Но им пришлось уступить. Как признался Маршалл, «у Гопкинса были полномочия для работы с русскими, и они всегда перевешивали мои из-за его близости к президенту»[497]. У Феймонвиля были и другие влиятельные друзья, одним из которых был Джозеф И. Дэвис, писавший в 1939 году Рузвельту, что «и Молотов, и Сталин выразили свое доверие к здравомыслию, профессиональности и честности нашего военного атташе подполковника Филипа Р. Феймонвиля»[498].