Неопалимая - Маргарет Роджерсон

Я отвернулась и опустилась на тюфяк.

– Мне казалось, ты говорил, что я самый худший сосуд, который у тебя когда-либо был.

– Я не это имел в виду. Монашка…

Что бы Восставший ни начал говорить, он, похоже, не смог закончить.

– Саратиэль все еще не набрал полной силы, – заметил он вместо этого после долгой паузы. – Вот почему он взял священника в качестве сосуда – ему нужно прятаться, пока он восстанавливается. Он не рискнет раскрыть себя, пока не уничтожит мою реликвию.

Я подняла кандалы и позволила им со звоном упасть на колени.

– Ты можешь что-нибудь сделать в таком состоянии?

– Я могу завладеть твоим телом, но только лишь если ты мне позволишь, а толку от этого будет немного. Моя сила все равно останется подавленной.

Мой взгляд снова устремился в окно, на клочок темного неба за решеткой. Должно быть, налетели облака, потому что я не увидела ни одной звезды.

– Есть еще кое-что, – рискнул Восставший. – Кое-что, совсем не связанное с моей силой. Теперь, когда я увидел алтарь вблизи, думаю, что смогу воспроизвести ритуал, который едва не уничтожил Саратиэля. Но есть определенные ограничения, – продолжал он, когда я не отреагировала. – Чтобы ритуал такого уровня был успешен, нам понадобится место силы – место, подготовленное для Старой Магии, например алтарь.

– Кузница для изготовления оружия, – промолвила я, вспомнив его предыдущую метафору.

– Да, точно, – сказал он. Голос его прозвучал удивленно – либо потому что я так быстро все поняла, либо потому что не высказалась категорически против этой идеи. – К сожалению, потребуется несколько дней, чтобы подготовить эту клетку. Старая Магия никогда не практиковалась здесь раньше – это необходимо для того, чтобы пространство выдержало энергию могущественного ритуала. Если бы мы попытались, я подозреваю, что результаты оказались бы довольно плачевными.

Во рту пересохло, я подумала о выжженных следах на алтаре святой Агнес и со стыдом порадовалась, что этот разговор был теоретическим. Но мои мысли все равно крутились вокруг идеи использования Старой Магии. Как далеко я зайду, если у меня не останется другого выбора? Я больше не могла осуждать тех, кто обратился к ереси как к последнему средству – не теперь, когда знала, каково это: видеть, как столько жизней висят на волоске, не имея возможности помочь, как безнадежность и чувство вины смыкаются, словно стенки могилы. Если существовала сила, способная спасти их…

Это правда, что святые совершали ужасные преступления. Но не менее верно было и то, что Лораэль не пережил бы Скорбь без реликвий. Сколько невинных было избавлено от ужасной смерти за каждого заключенного духа? Сотни? Тысячи?

Мой взгляд упал на покрытые шрамами руки, горло сжалось. То, что я испытывала в детстве, слушая песнопения сестер, наполненные чистой, парящей, чудесной верой, – я вдруг поняла, с ощутимой дрожью потери, что это чувство ушло навсегда. Я никогда не смогу вернуть его обратно.

– Знаешь, ты можешь делиться такими вещами, – вмешался Восставший. – Не всегда нужно оставлять всех в мучительном напряжении.

– Я не могу принять это.

– Принять что?

Я не была уверена, что смогу выразить свои запутанные, ядовитые мысли словами. Мне казалась кощунством даже попытка оного.

– Что… что может существовать такая вещь, как… не необходимое зло, потому что зло никогда не является необходимым… Оно не может быть таковым… но… приемлемое зло. Обиды и жестокость, которые Госпожа допускает в служении Ее воле. Подобно той козе в Наймсе, – добавила я, смутно осознавая, что никогда не рассказывала Восставшему о козе, и он, вероятно, подумает, что я сошла с ума. – Она не заставила бы кого-то пинать козу.

Восставший замолчал – выдерживая осторожную, понимающую паузу.

– Монашка, – промолвил он, – разве не так Она поступила с тобой?

Я услышала дребезжащий звук и поняла, что меня трясет; это звенели кандалы. В голове блуждали разрозненные мысли: может, стоило помолиться. Но звезд не было, взгляд Госпожи был затуманен. У меня не осталось никаких знаков, кроме сотен голосов, повторяющих мое имя снаружи.

Шум продолжался всю ночь. Я мало спала и мерзла, часто вставала, чтобы выглянуть в окно. Несколько раз слышала крики; один раз – звон разбитого стекла, за которым последовали вопли и стук лошадиных копыт по двору.

Вдалеке что-то горело, вздымая вверх шлейф оранжевого дыма.

Я определила, что час близок к рассвету, когда за дверью зазвенели ключи. К моему удивлению, она распахнулась, явив одинокую служительницу в белом одеянии и вуали. Она молча поманила меня.

– Куда ты меня ведешь?

Женщина не ответила. Я почти не видела ее скрытого лица.

– Она не может ответить тебе, – пояснил Восставший. – Это порабощенная. Дух, овладевший ею, действует по приказу Саратиэля. – Он остановился, словно прислушиваясь. – В таком состоянии я не могу сказать наверняка, но полагаю, что это один из оскверненных призраков с площади.

Я последовала за служительницей. Она шла быстро, оставаясь на расстоянии вытянутой руки, но останавливалась, ожидая, когда я намеренно медлила и отставала. В ее движениях сквозили страх и нерешительность.

– Ты понимаешь меня? – спросила я, повинуясь порыву. Но она лишь смотрела, в защитном жесте прижимая руки к груди.

В конце концов, стало ясно, что она вела меня кружными путями к покоям. Мы вошли в зал, который накануне вечером я не осматривала. Возле одинокой двери стоял соборный страж. Он дернулся, когда мы прошли мимо, его поза стала напряженной, а голова склонилась.

– Еще один порабощенный, – заметил Восставший. – И еще один дух, не имеющий опыта овладения людьми. Ношение освященных доспехов должно быть пыткой, но он слишком боится Саратиэля, чтобы ослушаться.

К моему удивлению, мне было так же плохо из-за вновь поднявшихся духов, как и из-за их сосудов. Они напоминали растерянных детей, рожденных не по своей вине в неумолимом мире голода и страха. Если они причиняли кому-то вред, то только по этим причинам – не со зла и даже не по злому умыслу.

Когда мы приблизились к двери, в коридоре послышался разговор.

– Но никто в монастыре не ответит на призыв, – говорила Божественная, и голос ее звучал изможденно и измученно. – Если они что-то и знают, то не желают рассказывать. Разве мы не можем просто изгнать из нее Ратанаэля?

– Изгнание лишь вернет его в реликвию, – терпеливо ответил голос Леандра. – Тем самым мы дадим ему шанс вселиться в новый сосуд. По крайней мере, сейчас мы его сдерживаем…

Пока они беседовали, служительница размышляла перед дверью, несколько раз отступая назад в явном страхе, прежде чем набраться смелости и коснуться ее. Дверь распахнулась, прерывая разговор.