Ничего не бойся - Лиза Гарднер

Я слишком устала, чтобы вызывать слесаря, поэтому просто подперла дверь стулом, а затем в праведном гневе рассыпала возле порога елочные игрушки, как это делал мальчик из фильма «Один дома». Если это помогло ему, то почему не поможет мне?

Слегка воодушевившись проделанным, я отправилась в ванную и, удостоверившись по красным цифрам на термометре, что не сварюсь, залезла под душ.

И вот теперь я задумалась над самым главным вопросом дня: в чем истинная причина моего гнева и беспокойства?

Шана.

Моя старшая сестра, которая заявила, что много лет назад вытащила меня из шкафа и с тех пор старается обо мне заботиться.

Ведь если у тебя нет семьи, то жизнь не имеет абсолютно никакого смысла.

Я хотела, чтобы она любила меня. И это ужасно. Это глупо. Чересчур сентиментально. Это – проявление слабости.

И все-таки я этого хотела.

Когда сестра рассказывала о нашем с ней последнем дне в доме родителей… Буквально на секунду мне показалось, что я все помню. Крики полицейских, которые колотят в дверь, голос отца из ванной, приглушенный голос матери…

И Шана. Моя старшая сестра пришла за мной, взяла меня на руки, прижала к себе и сказала, что любит и всегда будет обо мне заботиться.

Я тоже любила ее.

Что со мной, неужели я плачу? Какой в этом смысл? Та четырехлетняя девочка уже давно превратилась в сорокалетнюю заключенную. Повзрослевшая Шана использовала людей. Она разрушила жизни мистера и миссис Дэвис, не говоря уже о семье Джонсонов и Сгарци. А как насчет других детей, которые жили вместе с ней? Миссис Дэвис была права. Скорее всего, маленький Тревор угодил в какую-нибудь ужасную семью, где над ним каждый день издевались, били его, насиловали или каким-то другим способом отравляли его жизнь. А мать хорошенькой Аны-Роуз выставила свою дочь на панель, чтобы та заработала денег на новую дозу для родительницы.

Шана даже никогда не упоминала их имен. Целые семьи были разрушены ее стараниями. Они для нее больше не существовали.

Я взяла себя в руки и выключила воду.

Этим утром сестра снова сделала то, что у нее получалось лучше всего, – поставила меня в тупик. Я пришла, чтобы, как она выразилась, порвать с ней, а Шана вдруг начала рассказывать мне историю, о которой молчала целых двадцать лет. Стоя там и слушая, я подпала под ее чары, как тот первый охранник Фрэнки, или, может быть, как второй, Ричи.

Она умела манипулировать. Хоть сама Шана и не была способна сопереживать людям, она знала все об этой человеческой черте и о том, как обратить ее себе на пользу. Она наблюдала, анализировала, действовала. Превосходный хищник.

И Донни Джонсон ждал встречи с ней под кустом сирени, чтобы передать ей сообщение от своего старшего кузена? Было ли ему страшно? Боялся ли он реакции Шаны? Или в двенадцать лет еще не понимаешь, что находиться рядом с девушкой, у которой разбито сердце, попросту опасно?

Донни, наверное, сохранял спокойствие до последнего, пока улыбка Шаны не сменилась волчьим оскалом и моя сестра не бросилась на него с ножом. Импульсивная. Дикая. Она была зла, и ярость ее выплеснулась на Донни.

Моя сестра. Сестра, которая на ходу придумала душещипательную историю, чтобы заставить меня остаться. Сестра, которая довела двух, если не трех человек до самоубийства.

Я вышла из душевой и вытерлась полотенцем.

Слова. Вот самое главное и опасное оружие Шаны. Если говорить о поведенческих схемах, а психотерапевты это очень любят, то устойчивая модель для моей сестры – заговорить первой. Она привлечет ваше внимание. Соблазнит. А потом заставит плясать под ее дудку.

Раз это сработало с двумя обученными охранниками, то с двенадцатилетним мальчиком прокатило бы и подавно. Наверняка Шана сочинила бы какую-нибудь байку, чтобы заставить Донни немедленно привести к ней Чарли. Дескать, ей плохо, он ей нужен, она абсолютно в своем уме, и ей просто надо кое-что ему отдать.

Так бы она и поступила, я уверена. Двенадцатилетний посыльный ей бы не понадобился. А зачем? Чарли бросил ее, и теперь бритвенно-острый ум Шаны нацелен только на него.

Моя сестра не убивала Донни Джонсона.

Это сделал кто-то другой. Но видела ли она убийцу? Скорее всего, она пришла, когда Донни был уже мертв. Шана склонилась над ним, как когда-то наша мать склонилась над трупом отца. Затем увидела на земле нож… подняла его…

Несомненно, это событие спровоцировало приступ психоза.

У сестры просто не оставалось ни единого шанса.

А ухо в ее кармане?

Она могла его подобрать. Или даже сама отрезала. Не специально, на автомате, ибо наверняка этот эпизод затронул не только самые глубокие и темные ее желания, но и самые глубокие и темные воспоминания. Не отрезал ли когда-то наш отец ухо у одной из своих несчастных жертв? Уверена, если снова загляну в полицейские отчеты, то найду там описание хотя бы одного подобного случая.

Донни убил кто-то другой. Возможно, сестра даже успела застать его на месте преступления. Только она ничего ему не сделала. Шана просто шагнула к Донни, уже плененная ароматом крови…

И этот человек нашел для себя идеального козла отпущения. Один совершает преступление, а другой сидит за него в тюрьме. Сестра ничего не могла поделать, потому что почти ничего не помнила. Не говоря уже о том, что убийство наверняка совершено было так, как она сама втайне мечтала его совершить.

Она стала несправедливо осужденной дочерью серийного маньяка и впоследствии сама превратилась в убийцу. Судьба, как сказала бы Шана. Просто она слишком устала с ней бороться.

Так чего же она хотела от меня?

Что я могла ей предложить?

Я вошла в гардеробную в поисках пижамы. Сначала я ничего не заметила, просто открыла и задвинула ящик комода. И только потом до меня дошло… Здесь было что-то не так… Что-то не так…

Невысокий комод из вишни. Он стоял не совсем на своем месте, а был выдвинут вперед сантиметров на двадцать. Словно кто-то двигал его и забыл поставить на место.

Мое сердце забилось быстрее.

Может, я оставила его так прошлой ночью, когда вытаскивала спрятанную здесь коробку, чтобы избавиться от своей коллекции? Вот только я всегда возвращаю вещи в точности на их место. За долгие годы во мне развилась эта параноидальная привычка, призванная скрывать самую темную часть моей сущности.

Он был здесь. В моей гардеробной. Он…

Он специально не стал возвращать комод на место, чтобы я это заметила.

Я отодвинула его, открыв взору те самые половицы, под которыми некогда пряталась моя коллекция. Упав на четвереньки, я принялась отковыривать их одну за другой.

Мой недавно опустошенный тайник больше не был пуст. В нем лежала коробка из-под обуви. Совершенно обычная коробка, почти такая же, что была у меня раньше. Или какую я видела на полицейских фотографиях, некогда принадлежавшую моему отцу.