Другая музыка нужна - Антал Гидаш

Беле и Банди отец сказал: «Ступайте играть!» И не прошло и десяти минут, как малыши прыгали на одной ножке наперегонки с другими ребятами по площади Матяша.

Мартон тоже удрал из дому. Он побежал к Петеру сообщить ему про свой новейший план — «патриотический, увлекательный и очень полезный», — который состоял в том, чтобы во время летних каникул всем вместе пойти работать на консервный завод. «Завод — это тебе не деревня! Там точно установленная понедельная плата, точно установленный одиннадцатичасовой рабочий день — стало быть, большая половина суток свободна! Часть получки домой отдадим, часть отложим, а зимой на эти деньги сможем купить что-нибудь съестное и брать с собой на завтрак в школу. Таков мой план. Ну, как ты думаешь?»

Словом, ребята разбежались. А г-н Фицек решил, несмотря на воскресенье, поработать до обеда. Встал, Умылся. И сел завтракать.

…Как всегда, когда на это хватает денег, — а сейчас и Отто, и Пишта, и Мартон — все зарабатывают, — он получает на завтрак кофе с белой булкой. Правда, булка, как утверждает Фицек, успела уже почернеть от волнений военного времени. Да и кофе он называет с некоторых пор «черным хлебовом». Молоко и то оскорбляет: «Не обижайся, Берта, но вымя у коров в пузырь превратилось. Теперь коров не доят, они сами напускают в подойник». И чтобы жена поняла, о чем речь, Фицек довольно-таки точно изобразил звуками весь процесс.

Но сегодня в этот прекрасный, теплый июньский день Фицек ничего не сказал в осуждение жизни. Солнце светит. С той стороны улицы окна отбрасывают солнечные блики на пол мастерской. Временами с площади доносится дребезжание трамвая.

Г-н Фицек садится за работу. По воскресеньям, когда ребят нет дома (Лиза пока не в счет), он беседует с женой. Берта останавливается у стеллажа и, чтоб руки не скучали без дела, перебирает колодки.

— А все же, Берта, тут не такое лето, как в деревне.

И, не прерывая работы, рассказывает о том, каким было лето в годы детства. Его трудно понять: то ли лето было тогда лучше, то ли детство. Рассказывает и жена, но из ее рассказа тоже ничего не поймешь. Берта вспоминает какой-то пруд возле кирпичного завода. На берегу его стоял высокий тополь — «с тех пор не видела такого», — и она, деревенская девчонка, купалась с другими детьми в этом пруду. Домой уходила вместе со стадом.

— Последний разочек окунулась в воду. Полотенец у нас не было, да и кому они были нужны тогда! («Конечно», — соглашался Фицек.) Так и шли, мокрые, в одних рубашках, вслед за стадом. А приходили домой, — Берта весело смеялась (это, как видно, тоже говорилось в подтверждение того, что прежде и лето было лучше), — опять такие чумазые, что тут же получали взбучку. Никто не верил, что мы выкупались.

Фицек улыбается, кивает головой. Ждет, пока жена кончит, чтобы опять самому предаться воспоминаниям. Одну за другой перебирает он разные истории из годов ученичества, и каждая кончается тем, как его, Фери Фицека, лупят. Но после каждой он весело смеется. Смеется и жена.

— Да, Берта, такова жизнь! Человек и тогда плачет, когда смеется. — Он задумывается, вздыхает и говорит в заключение: — А все же прежде лучше жилось. Правда, оно и сейчас жилось бы неплохо, да только сами люди норовят все испоганить. И посмотришь, им это удастся! Вот возьмем, к примеру, войну…

…Но до войны уже дело не дошло. Жена выглянула на улицу и по каким-то признакам — по прохожим или по солнцу — установила, что поздно, что надо уже приниматься за стряпню и за постирушку.

Фицек работает. Блики солнца елозят по полу. Очевидно, какое-то окно на той стороне улицы приоткрыто, его раскачивает легкий ветерок, потому и блики то вытягиваются, то отступают, будто золотые рыбки скользят по полу.

Фицеку что-то приходит на память. Он оборачивается, окликает жену. Берта не отвечает. «Глуха, — думает г-н Фицек, но теперь без всякой досады. — Десяток детей родила, вырастила. Стряпает, стирает, гладит, убирает, да и мне еще в мастерской подсобляет. Не удивительно, что оглохла, бедняжка. Я бы на ее месте еще и ослеп!»

10

В дверь вошли двое мужчин в котелках.

— Ференц Фицек? — спросил один.

Фицек побледнел.

— Да, — ответил он, укрывшись по пояс байковым одеялом.

— Одевайтесь. Обыск будем делать. — И один из них сунул мастеру под нос какую-то бумажку.

Фицек смотрел не на бумажку, а на лицо человека в черном котелке, и крикнул жене, занятой стиркой:

— Берта, арестовывать пришли!..

Голос его прозвучал жалобнее крика ребенка, который боится побоев.

Он поднялся с табуретки. Одеяло соскользнуло на пол. Фицек стоял в одной рубахе и в кальсонах, трепетавших у него на теле.

Вышла жена, разрумянившаяся, вспотевшая, мокрыми кривыми пальцами утерла испарину со лба.

— Что? — глухо спросила она. — Что?..

Один из мужчин в котелке затворил дверь, будто весь мир отрезал. Второй загнал Фицека в «комнату», пошел туда вслед за ним и приказал одеваться. А сам распахнул шкаф, заглянул в него, перерыл все белье (несколько детских рубашек упало на пол и осталось там), перебрал висевшую одежду: ее было немного. Со шкафом покончил быстро. Видно было, что он попросту соблюдает формальное предписание. Потом вышел на кухню, пожал плечом, вернулся обратно, остановился перед одевавшимся Фицеком и, расставив ноги, презрительно оглядел его: «Тоже мне, живет беднее нищего».

— Других помещений нет?

— Как же, есть.

— Где?

— На кладбище.

— Вижу, веселое у вас настроение…

Фицек не ответил.

Жена, хотя уже полгода не делала этого, взяла на руки Лизу. Девочка не понимала, что случилось. Она уцепилась матери за шею, подняла глаза на отца, потом на мужчин в черных котелках.

— Не горюйте, — пожалел их вдруг тот сыщик, что притворил дверь мастерской. — Кончится война… через год или через два… и он выйдет на свободу. Дело временное.

— Временное!.. — прогудел г-н Фицек. — Если бы я, прошу прощения, жил столько, сколько гора Геллерт живет, я бы тоже горя не знал; что для нее годок-другой? — заметил Фицек, зашнуровывая башмак и тяжело дыша. Шнурок никак не желал лезть в дырку.

— Гора Геллерт?

— Да, но мне, прошу прощения, сорок четыре года, и с тех пор, как я помню себя, все только «временно» мучаюсь. Чтоб оно треснуло, это звездное небо!

— Видите ли, господин Фицек, — официальным тоном проговорил второй сыщик, тот, что производил обыск. — Правительство не может оставлять мошенников ненаказанными…

— Да, правительство правильно поступает, —