Дочь колдуна - Вера Крыжановская

– Вы всегда были примерным сыном, Адам, и горе ваше так естественно, – заметила Анна Николаевна, а потом, чтобы дать другое направление мыслям, прибавила шутя: – Знаете, друг мой, вы очень изменились: похудели и побледнели, сделались серьезнее, а выражение глаз стало строже и глубже. Я не хочу этим сказать, что перемена эта не в вашу пользу; напротив, вы чрезвычайно похорошели и стали даже интереснее.

Граф посмеялся, поцеловал ее руку, поблагодарил за комплимент, а потом заговорили о другом; но весь вечер граф не отходил от дам и проводил их до отеля.

Несмотря на любезность графа, он произвел на Надю неприятное впечатление. Потому ли, что граф был влюблен в ненавистную ей Милу, или почему-либо другому, но она с удивлением заметила, что прежняя страсть Адама совершенно испарилась. В разговоре Ростовская упомянула, между прочим, о замужестве Милы с Масалитиновым, и известие это оставило графа, по-видимому, совершенно равнодушным. С этого дня Бельский сделался тенью Ростовской и ее прекрасной компаньонки. Он открыто ухаживал за Надей, засыпал ее цветами и конфетами, и не скрывал своего восхищения.

Бельский представил Ростовской с Надей и своего друга, графа Фаркача, который очень понравился Анне Николаевне интересными, оригинальными разговорами и безупречными манерами. Граф Фаркач был человек от тридцати до тридцати пяти лет, бесспорно красивый, высокий и стройный, с густыми вьющимися волосами, большими, полными огня глазами и длинными черными усами; вся его фигура дышала энергией и силой воли. Он выдавал себя за венгерца, рассказал, что недавно получил наследство от родственницы и купит дом в Киеве, где и предполагал провести зиму для разных дел. На Надю граф произвел тоже отталкивающее впечатление; она призналась Ростовской, что граф с мертвенной физиономией и фосфорически блестевшими глазами внушает ей непреодолимое отвращение.

– Он похож на труп со своей бледной рожей, – прибавила она.

Анна Николаевна посмеялась над ней и сказала с легким упреком:

– Вы несправедливы, Надя. Граф не виноват в бледности своего лица, а притом матовый цвет идет ему. Это прелестный человек, высокообразованный и великолепно воспитанный.

Так прошло несколько недель, и наконец Анна Николаевна объявила, что отправляется на два или три месяца на остров Мадеру, где никогда не была. Таким образом, компания расстроилась.

Фаркач уехал по делам, заручившись разрешением засвидетельствовать почтение дамам зимой в Киеве, а Бельский проводил дам до портового города, где те сели на пароход, и объявил, что сделает им визит на Мадере, если разрешит Анна Николаевна, на что та с удовольствием согласилась.

Ростовская наняла чудную небольшую виллу, близ моря. Дом был в итальянском вкусе, окружен обширным садом и с роскошным видом.

Надя чувствовала себя спокойной и счастливой, как никогда не ожидала быть, и пока Анна Николаевна отдыхала после обеда, она мечтала на террасе, качаясь в шелковом гамаке и любуясь океаном.

Бельский аккуратно присылал письма и почтовые карточки, справляясь о здоровье дам.

Однажды вечером, прочитав только что полученное письмо графа, Ростовская позвала Надю, ставившую букет в хрустальную вазу, и, посадив ее около себя, дружески заговорила:

– Я только что получила письмо от Адама с извещением о его скором приезде; по этому поводу я хочу серьезно поговорить с вами, милая моя. Я очень люблю вас и была бы счастлива оставить вас при себе до самой смерти, потому что вы, как дочь, ухаживаете за мной и окружаете вниманием. Но с моей стороны это был бы чер ст вый эгоизм, потому что судьба представляет вам блестящую партию. Вы так же хорошо, как и я, видите, что граф Бельский страстно влюблен в вас и несомненно сделает вам предложение по приезде сюда. Вы должны обдумать ответ, написать матери и вообще обсудить свое решение.

Надя побледнела и с грустью посмотрела на свою покровительницу.

– Ах, Анна Николаевна, он мне так неприятен. Не знаю почему, но он внушает мне отвращение.

Ростовская покачала головой.

– Вы неправы, крошка моя. Отвращение ваше – это остаток любви к Масалитинову, которую надо вырвать с корнем. Говоря правду, при матери Адам был много симпатичнее; у него было больше прелести и добродушия во взгляде и обращении. Но все это мелочи, вызванные, может быть, переменой настроения и чувств. Подумайте хорошенько, милая, прежде, чем примете решение. Имеете ли вы право отказаться от такой блестящей партии? Адам – красив, прекрасно воспитан и образован, а кроме того, – миллионер. Брак вернет вам все, что вы утратили; да не только вам, но и вашей матери. Он обеспечит будущность сестры и брата, потому что Адам добр и великодушен. Примите все это в соображение, Надя. Легко говорить про честную, трудолюбивую «бедность», легко идеализировать ее вместе с удовольствием зарабатывать самому хлеб; но как тяжел этот кусок трудового хлеба и как дорого стоит каждая пара перчаток или башмаков, купленных такой ценой!..

Работать без передышки, терзаться постоянной мыслью о необходимости добыть деньги на все мелочные, а между тем необходимые нужды в хозяйстве, какая это пытка! Да, тянуть вечно лямку, быть рабой труда, который старит раньше времени, сжигает на медленном огне, истощает силы, отравляет счастье жизни, парализует все стремления и превращает интеллигентного человека в автомата, который перестает даже желать что-либо, потому что крылья подрезаны – это очень тяжелая участь! Я знавала много таких тружеников: художников, музыкантов, литераторов, людей одаренных, а кончалось тем, что они ненавидели свой талант, впадали в мрачный маразм и потому только, что… приходилось жить этим талантом.

Не смотрите так удивленно и не смущайтесь, Надя; то, что я говорю – горькая истина. Разменивать ежедневно талант на гроши ради насущной нужды, которая непрерывно терзает, как отвратительный призрак, и уничтожает одаренного этой священной искрой человека, – это ужасно. А как часто такой человек гибнет, не будучи более в состоянии работать. Но если такова, зачастую, участь гения, что же сказать про обыкновенного работника, того несчастного, которого всякий эксплуатирует и сосет до последней капли крови? Взгляните на бедных тружеников в конторах, редакциях и т. д., скудно оплачиваемых и под гнетом страха, потеряв место, очутиться на улице. Толпа равнодушна и жестока, дитя мое; она восхищается и упивается произведениями таланта, не думая даже о том, что все эти красоты созданы потом и кровью, не подозревая всех внутренних бурь, всех обманутых надежд, всей борьбы человеческого сердца. Все любуются и восхищаются, а никто не подумает узнать, не нужна ли автору предмета всеобщего восторга помощь и поддержка? А уж мимо простых безработных тружеников, умирающих с голода в трущобе, проходят мимо, даже не глядя на них.

Я так говорю, Надя, потому, что все это знаю на опыте. Прежде чем стать богатой, я была очень бедна и работала из-за куска насущного хлеба. Отцу моему, – учителю музыки и пения, – человеку скромному, честному и доброму, не посчастливилось скопить копейку на черный день, и умер он в нужде, совсем не старым. Мне минуло тогда семнадцать лет, я была старшая в семье, и на меня легла обязанность содержать больную мать и двух маленьких братьев. У меня был чудный голос, и отец обработал его, развивая попутно мое музыкальное дарование. Я пробовала поступить в оперу; но, за отсутствием протекции, меня не приняли и я должна была перебиваться уроками музыки и пения. С утра до вечера, под проливным дождем, в холод и жар бегала я по городу и возвращалась раздраженная, с чувством отвращения и ужаса к своему таланту и знанию. Одиннадцать лет тянулась эта мука, и я не в состоянии высказать, сколько булавочных уколов, надменных взглядов, пренебрежения, наглости и обид всякого сорта выпало на мою долю. Платили мне плохо; не раз и вовсе не платили. Те, от кого зависишь, – собственники так называемых «свободных рабов», не церемонятся эксплуатировать бедного работника; они вполне уверены в своей безнаказанности.