Сын аккордеониста - Бернардо Ачага

В конце концов он объяснил мне причину, по которой они хотели, чтобы я пришел в гостиницу «Аляска» Следовало представить Убанбе обществу, и в их намерения входила организация вечеринки для журналистов. Уже были разосланы приглашения. «Мы хотим чтобы ты поиграл на аккордеоне. Мы могли бы заказать любой оркестр, но предпочли попросить тебя. Хотим с тобой помириться. На чествовании Ускудуна случилось то, что случилось, мы все были огорчены. Но если затаить злобу и ходить с кислой физиономией, то далеко не уедешь. Нужно смотреть в будущее». – «Мне не остается ничего иного, как сказать тебе «да». В противном случае ты никогда не замолкнешь, и никто не захочет есть холодный суп», – сказал я ему. «Ты даже не представляешь, как ты меня обрадовал. Значит, в десять в гостинице. В субботу». Казалось, это был совсем другой Мартин, более мягкий, более благоразумный.

«Меня совсем не удивляет, что ты заметил в нем перемены, – сказала мне мама, когда мы уселись за стол. – До этого я говорила с Анхелем, и у меня сложилось такое же впечатление. Судя по всему, они на пороге большого начинания. Знаешь, сколько они заработают на этих десяти первых боях, Давид? Знаешь, на сколько они рассчитывают?» Я вспомнил то, что слышал от Убанбе: ему предлагали миллион в год. «Десять миллионов?» – «Первые десять», – сказала мама, поднося ко рту ложку с супом.

Мне нужно было забрать аккордеон, чтобы сыграть на мероприятии, организованном для представления Убанбе, и я вышел из дома с намерением заехать в Ируайн. «Зачем ты перекрасил мотоцикл, Давид?» – спросила меня мама, когда мы столкнулись с ней на лестнице. Она каждое утро ходила на прогулку, потому что так ей порекомендовал врач. «Мне больше нравилось, когда он был красным, Давид», – добавила она, вновь взглянув на «гуцци». «Хосеба говорит, что в черном цвете он выглядит современнее», – сказал я. Мама поджала губы, выражая свое несогласие, но не стала развивать эту тему. «Придешь обедать?» – спросила она. «Обязательно», – ответил я. У меня не было никакого желания говорить о политике и насекомых.

Я заметил Беатрис и Аделу, как только оставил позади каштановую рощу. Они стояли у дороги и болтали о чем-то. Подъехав к ним, я притормозил. «Ты приехал к своим гостям из Сан-Себастьяна? – спросила меня Адела, перекрикивая шум мотора, – Ну так придется тебе подождать. Сейчас в доме никого нет. Они уходят в лес на рассвете, а возвращаются только к ужину». Беатрис улыбнулась. «Кто бы мог подумать, что с бабочками такая морока! Просто не верится, – вздохнула она. – Лубис проводит теперь больше времени с сачком, чем ухаживая за жеребятами». Просто не верится. Она произнесла эти слова на просторечный манер: Ez da simstatzekoa.

У дверей Ируайна был припаркован желтый «фольксваген». «Вижу, Хосеба тоже с ними». – «Они очень подружились, – подтвердила Адела. – Хосеба очень хорошо ладит с этим Хагобой». – «А Лубис очень хорошо ладит с таким шустрым парнем», – сказала Беатрис. «Его зовут Агустин, – подсказала ей Адела. – Он просто как ласка. Вроде Себастьяна, но более образованный». – «Увижусь с ними как-нибудь потом. Сегодня я только за аккордеоном», – сказал я женщинам.

Я подъехал к дому и вошел на кухню. Спальные мешки все так же лежали на полу. Кроме того, там был десяток книг, транзистор, пачка печенья, пара дорожных сумок. А на столе, в картонных коробочках, две белые бабочки, наколотые на одинаковые иглы. Я бросил взгляд на книги: за исключением одной-другой, посвященных «новым школам», все остальные были по энтомологии.

Мне стало стыдно за свои подозрения. То, что я видел, доказывало лишь правдивость слов Биканди. Работа группы имела педагогические цели. Все они находились здесь, чтобы помогать учителю, Хагобе. Они хотели создать колоду карт, чтобы баскские дети узнали все о бабочках своего края. Все они в своем роде были интеллигентами. В том числе и Агустин, Комаров. Только что об этом мне сказала Адела: он был как ее сын Себастьян, только образованный.

Но все-таки я не был убежден до конца и отправился на верхний этаж взглянуть на убежище. Ведь Лубис знал, где оно находится. Если он замешан в политических делах, как говорила моя мать, и стал таким другом этой компании, он, скорее всего, показал бы им тайник, чтобы они могли прятать там пропагандистские листовки или что-то еще.

Я поднял дверцу люка, и единственное, что там увидел, была шляпа от Дж. Б. Хотсона, первого американца Обабы. Я вернулся на кухню, взял аккордеон и вышел на улицу. Дурные предчувствия не всегда оправдываются.

На каменной скамейке Ируайна меня поджидала Адела. «Мне надо поговорить с тобой, Давид», – сказала она мне. «Что-нибудь случилось?» – «Да, теперь я думаю, что-то происходит. Но не хотела говорить об этом при Беатрис. Ей и так хватает забот со своими детьми». Я приготовился выслушать ее. «Ты давно знаком с этими людьми из Сан-Себастьяна?» – спросила она. «С Агустином давно. По университету. А с остальными познакомился в тот день, когда они сюда приехали».

«Послушай, Давид, – сказала Адела, переводя взгляд на лес. – Это было вчера вечером. Близнецы появились дома, все пропахшие бензином. Ты же знаешь, какие они, они не умеют быть спокойными, все время возвращаются перепачканные в грязи или со ссадиной на голове. А вчера, как я сказала, бензиновый запах. Меня это удивило, потому что в нашем поселке, по правде говоря, не очень-то бензин и встретишь. Я спросила их, где они шлялись, что к ним прилип этот запах, и они сказали мне, что нашли где-то там, в лесу, четыре бидона. И что они их открыли, думая, что там молоко. И я тут же поняла, что они не врут. «Но кто оставил эти бидоны в лесу?» – сказала я им. И они заверили меня, что это дело рук Биканди и Исабель. Что это они притащили туда эти бидоны, пока их друзья ловили бабочек. Представь себе, Давид: четыре бидона, полные бензина! Они могут поставить твоего дядю в очень непростое положение».

Последние слова удивили меня. «Что ты хочешь сказать, Адела?» – «Ты же знаешь, Давид. Люди любят посудачить, и некоторые говорят, что Хуан больше уже не вернется и что он давненько пытается продать этот дом и павильон с лошадьми. Если кто-нибудь подожжет их, злые языки скажут, что это для того, чтобы получить страховку. Ведь все знают, что у Хуана очень высокая сумма страховки».

Я посмотрел на лошадей, на жеребят: Ава с Миспой лениво помахивали хвостами; Элько, Эдер и Поль носились друг за другом от одного конца изгороди к другому. В стороне Моро с самым благоразумным видом пощипывал траву. Картинка была очень радостная.

«Это самая большая глупость, какую я только слышал за последнее время», – возразил я. Было немыслимо, чтобы дядя захотел продать Ируайн. Да, он проживал в Америке, но по-прежнему оставался крестьянином из Обабы, который никогда не смог бы оторваться от своих родных корней, от своего дома. «Ты прав, – сказала мне Адела. – Кроме того, Хуан так и не женился, у него нет детей, и я прекрасно знаю, что он все время помнит о своих родителях. Но не все такие, как он. До этого у него убили самого красивого коня, а теперь, кто знает, не затевают ли какую-нибудь новую подлость: подожгут ему дом и павильон, чтобы потом пустить слух, что он сам это сделал. И все из зависти, потому что ему удалось добиться успеха в жизни. Как и твоей матери». – «Трудно поверить в это», – сказал я. «Послушай, Давид, – продолжала она. – Я ни о ком не хочу сплетничать, но, возможно, эти юноши что-то такое здесь высматривают. Может быть, кто-нибудь заплатил им, чтобы они подожгли дом и павильон. Это же так просто! Один страховой агент из Обабы часто говорил: самый глупый человек в мире может запалить огонь, который не смогут погасить сто самых умных!» – «Я позвоню дяде. Посмотрим, что скажет он». – «Тебе виднее, Давид. Я больше ничего не могу сделать». Я закрепил аккордеон на багажнике мотоцикла. «Пусть близнецы не болтают зря. Будем осмотрительны», – сказал я Аделе. «Об этом я позабочусь». Она задержала взгляд на аккордеоне. «Вижу, ты собираешься играть на вечеринке, которую готовят в честь Убанбе», – сказала она. Но голова у нее была занята другим, и она направилась к своему дому, не дожидаясь моего ответа.