Исход - Виктория Гетто

Спасибо тебе, простой человек. Твой выбор – твоё право. Я не мог отговаривать тебя от него. Хорошая тризна твоей семье! Вскидываю руку, отрывая её от руля, произношу положенные слова. Не на русийском. На русском: «Пусть в Ирин тебе земля будет пухом!» Обе женщины косятся на меня, но я показываю пальцем назад. Они лезут в люк, потому что Юница опять уснула. Слышу сквозь шум ветра, бьющего в отверстие, изумлённые возгласы. Долго они там торчат. Я беру рацию:

– Пётр, видел?

– Видел, Михх. Слава ему вечная в нашей памяти.

– И памяти моих товарищей…

– Что дальше?

– Дальше? Идём до упора. Скоро холмы, вы уходите вперёд, а я ещё сюрприз им подготовлю. Послабее этого, но тоже неприятный. Обещаю.

– Понял.

– Мы сейчас вперёд, и будем вас там ждать.

– А далеко?

– Всё время прямо. Километров… тьфу, арганов восемь. Дотянут твои?

Рарог уверенно отвечает, даже с усмешкой:

– Дотянут. Думаю, сегодня и полета арганов рванут. Кони отдохнули, народ уже по телегам да фургонам разобрался, девушки, которых нашли, тоже на глазах жизнью наливаются. Ты что им за снадобье волшебное дал, Михх?

Смеюсь:

– Было бы больше, они завтра быстрее лошадей неслись бы, Петя. Есть у нас там одно средство. Ещё попробуешь. Конец связи.

Отключаюсь, прибавляю скорость. Машину начинает раскачивать, женщины пищат, и я сбавляю ход – у меня же больные в прицепе… Кто-то, не могу разобрать сразу, лезет ко мне. Аора. Что ей опять надо? Встревоженный голос:

– Эрц, Юница постоянно спит! Это из-за вашего лекарства?!

– Вы тоже себя чувствуете, как дочь?

– Н-нет… Наоборот…

– Девочка вчера перенесла тяжелейший шок! Просто чудо, что обошлось без последствий. А моё лекарство… Это просто сок. Из ягод, которые у нас повсюду растут. И мы научились сок консервировать. Вот и всё.

Женщина облегчённо вздыхает.

– Я думала, это какое-то шарлатанское средство… Мне столько раз пытались подобное всучить…

Хьяма просовывает голову между нами и бесцеремонно перебивает:

– Что это было, господин эрц?

– Что?

Она повторяет:

– Что это было, господин эрц? Сзади нас?

– Как положено к родителю будущего мужа обращаться?!

Она исчезает. Ну да. Правильная реакция. Это я гоню коней. Но очень хочется, чтобы у них с сыном сладилось… Аора молчит. Потом всё же задаёт вопрос:

– Сколько нам ещё ехать?

– Будь мы одни, без обоза… – взмахиваю рукой, показывая пальцем на тянущиеся далеко позади телеги и возы, – доехали бы за два дня. А так, думаю, недели три. Если нас не задержат. Но уже завтра будет легче – я смогу вести переговоры с Метрополией по радио. Может, там что-нибудь придумают…

Снова тишина, и я спокойно кручу баранку. Холмы уже хорошо видно, до них километра три…

Торможу, мы на месте. Вот здесь подходящая точка. Женщины удивлённо смотрят на меня, потому что я стал на косогоре, освободив саму дорогу. Вылезаю, потягиваюсь. Просто чудное место.

– Чего смотрите? Можно немного размяться. Пока наши не пройдут.

Открываю дверь фургона, и ко мне удивлённо поворачиваются восемь обтянутых восковой кожей лиц. Ну, вчера-то почти все без сознания были. Потом мельтешение тех, кто их обхаживал. Дальше солдаты на носилках их тащили и в фургоне за установленные брезентовые ремни подвешивали.

– Здравствуйте, девушки!

– Здравствуйте и вам, господин… – нестройно бормочут они. Правда, тихо. Сил-το почти нет. Но выглядят они получше, чем вчера.

– Как себя чувствуете?

– Спасибо, господин, полегчало.

Из темноты салона появляется средних лет женщина, подозрительно смотрит на меня:

– Господин?

– Везу я вас. Извозчик.

Её широкое лицо словно расправляется.

– А, понятно. Чего стали-то, господин возчик?

– Отдохнуть надо да обоз подождать.

Она высовывается в распахнутую настежь дверь, оглядывает залитые солнцем холмы, уходящие кверху.

– А долго стоять будем?

– Не знаю. Может, час, может, два. Как там успеют.

Опять хмурится:

– Был бы кто, помог бы девиц с лежанок да носилок снять. На солнышко вынести. Им бы сейчас так полегчало.

Улыбаюсь:

– Можно проще сделать. Крышу поднять.

Она недоверчиво смотрит на меня:

– Энто как?

– Просто. Сейчас сделаем.

Лезу наверх, отщёлкиваю зажимы. Всё-таки китайцы – мастера неплохие. Толкаю плоскую крышу вверх, и пневматические амортизаторы легко откидывают пластмассу на манер капота старого автомобиля. Яркий свет заливает внутренности. Девушки радуются, на их лицах появляются улыбки. Ко мне подходит Хьяма, заглядывает через плечо в салон и ахает, прикрывая рот ладонью. Молчит, потом тянет меня за рукав:

– Эрц… Папа… Это кто их так?! Звери…

– Мы их в лагере нашли. Из ямы вытащили. Это сегодня они ещё ожили. Видела бы ты их вчера… – Плотно сжимаю губы, превращая их в тонкие ниточки, вспоминая худые тела, блестящие желтизной в прорехах одежды, страшную вонь от свиного дерьма, которое просачивалось в яму, безвольно обвисшие руки, когда солдаты, с трудом сдерживая рвоту, передавали безжизненные тела наверх.

– Я понимаю – убить… Но вот так…

Слегка привлекаю её к себе, глажу ласково по голове:

– Не плачь, дочка. В Нуварре такого точно нет.

Внезапно раздаётся сердитый голос женщины, ухаживающей за спасёнными:

– Постыдился бы, господин! Свою коровищу ласкает у всех на глазах, да ещё дочкой кличет, разврат прикрывает! Какая она тебе дочка?! Полюбовница небось!

– Сноха она мне. Сноха. Потому и дочь.

– Какая сноха?! Тебе небось три десятка едва минуло!

Ухмыляюсь, потому что девчонки, лежащие в фургоне, явно заинтересовались назревающим скандалом, и я вижу их злые лица. Хьяма, заливаясь слезами, освобождается и уходит к машине.

– А полета с пятёриком не хочешь, тётенька? Я из Нуварры. И у нас там по двести лет живут. А то больше!

– Ну… Ну… Нуварра?!

– Да. Я не из Русии. Из Нуварры.

– Господин эрц? – вклинивается в нашу беседу голос одной из девчушек. Она с трудом приподнимается на локте. Но уже самостоятельно.

– Да?

– Я – Мирия Сароха, ваша светлость. Дочь Калеба Сароха…

Калеб Сарох… Это же тот химик, которого я безуспешно пытался сагитировать уехать к нам, когда всё ещё только готовилось заговорщиками. Человек, создавший местную периодическую систему. Гений химии, великий теоретик и практик одновременно. И я вспоминаю юную стройную девушку, которую учёный, толстенький кругленький весёлый человек, ласково называл своим светилом.