Эви хочет быть нормальной - Холли Борн

Сара пробежала кончиком языка по внутренней стороне щеки:

– Потому что твои поступки не приносят тебе радости. Если бы ты убиралась в доме по десять триллионов раз на дню, беспечно насвистывая и думая: «Такой уж я человек, что тут поделаешь!» – это было бы совсем не так страшно. Но ты ведь глубоко несчастна. Ты тратишь столько времени и сил на страх, на попытки контролировать все вокруг! А в конечном счете и саму себя. Пора уже перестать себя ненавидеть, Эви.

Я снова залилась слезами – целыми ручьями слез. Я плакала о себе, об изуродованных руках, о Гае, о жизни, которой у меня не будет, о тревогах, которые никогда меня не оставят, плакала от жуткой несправедливости… Плакала, потому что Сара, как всегда, оказалась права. Мне вспомнились мои мысли в тот роковой день, когда я побывала у Гая в спальне, а потом обожглась отбеливателем.

– Мне… мне… – начала я, заикаясь от всхлипов. – Мне казалось, что я поправлюсь, если меня кто-нибудь полюбит…

Сара пригладила юбку.

– Я хотела бы донести до тебя две вещи. Первое… Ты ведь помнишь, я тебя предупреждала о парнях, – заметила она.

Мама явно рассказала ей, что произошло между мной и Гаем. Я не выдержала и во всем ей призналась еще в первой больнице, после того как доктора извлекли кусочки гравия из моих изуродованных рук.

– И второе: тебя уже любят, Эвелин. Может, и не похотливые семнадцатилетние певцы, но семья уж точно. К тому же… твоя младшая сестра мне рассказала, что у тебя есть две подружки, которые уже измучили ее звонками. Это и есть любовь.

Я смахнула со щеки очередную слезу:

– Но они разлюбят меня, как только увидят мое истинное лицо.

Сара взяла папку и поднялась, явно собравшись уходить.

– Уверена, этого не случится, но для начала тебе нужно полюбить саму себя – это самое главное. Ладно… – Она сунула папку под мышку. – Приемные часы вот-вот закончатся, так что мне пора. Оставляю тебя в очень надежных руках. Ты же знаешь, что можешь в любой момент мне позвонить?

– Да, знаю.

– Ну что ж, тогда пока.

– До свидания.

Она отвернулась и направилась к двери, оставляя меня одну в этой крохотной пустой комнате.

– Сара, подождите! – Я спрыгнула с кровати и поймала ее уже у самого выхода. – А можно… можно как-нибудь устроить, чтобы ко мне пускали не только родственников?

Она улыбнулась широкой, самой что ни на есть искренней улыбкой:

– Чем смогу – помогу!

НАЧАЛОСЬ ВСЕ С ВЕЧЕРИНКИ в теплой, домашней атмосфере. Впрочем, не знаю, можно ли привнести домашнюю атмосферу в одиночную палату психиатрического отделения для подростков, – но все же! Как бы там ни было, в комнате было полно выпечки, а по меньшей мере один участник вечеринки принимал изменяющие сознание вещества – пускай и в виде антидепрессантов, в самых что ни на есть безопасных дозах и под чутким контролем медиков.

В то утро я так волновалась, что во время осмотра никак не могла унять дрожь. Психиатр внимательно оглядел меня из-за своей массивной красной папки с бумагами.

– Эвелин, ты делаешь большие успехи. Мы очень этому рады и, как мне кажется, уже можем обсудить примерную дату выписки.

– Ох, как здорово! – воскликнула я, слушая его вполуха.

– Эвелин, как ты себя чувствуешь? – спросил психиатр. – По-моему, ты очень разволновалась. Еще бы: выписка – это ведь здорово!

Я рассеянно посмотрела на него:

– А, все в порядке! Просто… ко мне сегодня… м-м-м… приходят очень важные гости.

Врач едва заметно улыбнулся:

– Да, слышал об этом. Удачи, Эвелин!

Прозвучало это так, будто я собираюсь с безумно важной миссией чуть ли не на Луну. Впрочем, возможно, так оно и было. Еще пятнадцать минут. Еще пятнадцать минут – и они будут здесь!

Я оставила банановую кожуру в мусорке, хотя она уже начала попахивать, и это очень меня нервировало. Я ходила из угла в угол, что-то взволнованно бормоча, руки у меня ужасно тряслись, а внутри все сжималось.

Ну вот и все. Пути назад нет. Возможно, ты скоро их потеряешь. Возможно, они этого всего не выдержат. А может, вообще не придут. Что же будет?

Так я и бродила из угла в угол. На лбу выступили капли пота. Я села на кровать. Потом снова встала. И вновь села. В дверях в сопровождении медсестры появились Лотти и Эмбер.

– Мисс Крэйн, к вам подруги!

Я не сразу осмелилась посмотреть им в глаза. Волнение было таким сильным, точно я держала в руках конверт со школьным аттестатом. Экзамены позади, ничего уже не изменишь, все баллы проставлены, они уже у тебя, но ты все равно ждешь немного, прежде чем вскрыть конверт, наслаждаясь неизвестностью, и только потом отрываешь от него краешек и вынимаешь судьбоносные бумаги.

Наконец я вскинула голову. Эмбер и Лотти держали огромный самодельный плакат с крупной надписью: «Поправляйся скорее, Эвелин». Вокруг надписи пестрел невероятно красивый коллаж, сделанный Эмбер. Тут были аккуратно вырезанные фото разных знаменитостей, да что там, женщин-икон – таких как Мэрилин Монро, Тельма и Луиза, королева Елизавета I, Эммелин Панкхерст, Жермен Грир, Элеонора Рузвельт, Дж. К. Роулинг, София Коппола и так далее. Все они дружелюбно смотрели на меня, точно и впрямь желая мне всего наилучшего.

Я видела, как у Лотти с Эмбер дрожат руки. Вид у них был испуганный и печальный, но они явно пытались скрыть свои чувства, чтобы меня не расстраивать. К горлу подкатил ком, и я закашлялась, чтобы от него избавиться, а потом улыбнулась подругам, да так широко, что аж щеки заболели.

– Дамы! – начала я с удивительной, учитывая ситуацию, уверенностью. – Объявляю четвертое собрание Клуба старых дев официально открытым! Добро пожаловать! Прошу вас! – Я указала на два кресла-мешка, позаимствованных мной из холла. – Садитесь!