Сперанский - Владимир Томсинов

Слова «невеселой твой брат», которыми Алексей Андреевич подписался под письмом, выражали его крайнюю озабоченность последними событиями и, как видно из содержания письма, больше всего беспокоила графа Аракчеева не надвигавшаяся война с Францией: он был душевно готов к ней и знал, какой она будет. Поэтому с некоторым даже равнодушием писал, что война неизбежна и предполагается, что будет она «самая жестокая, усильная, продолжительная». Самую большую тревогу вызывало у Аракчеева удаление из Петербурга Сперанского с Магницким, вследствие чего, как он считал, «партия знатных наших господ сделалась уже чрезмерно сильна». Его опасение по поводу усиления аристократии в окружении императора Александра доходило до самой крайней степени: Алексей Андреевич начинал даже подозревать, что его отправили в стоявшую у западной границы России армию только для того, чтобы предоставить ему «верной способ потерять жизнь».

* * *

В 1816 году ситуация изменилась. Граф Аракчеев безраздельно господствовал в окружении Александра I. Он был управляющим Собственной Его Императорского Величества канцелярией, докладчиком государя по делам Комитета министров и Государственного совета, председателем военного департамента Правительствующего Сената. Император Александр имел к нему неограниченное доверие. А Сперанский был вообще отстранен от государственной службы: его единственным полем деятельности было Великое Поле — как в старину именовали сельцо, в котором проживал опальный сановник. В этих условиях у Аракчеева не было никаких причин недолюбливать Сперанского. Напротив, даже по самой простой логике, граф должен был видеть в нем человека, который мог быть ему полезнейшим соратником на государственной службе и вернейшим союзником в политических интригах.

О том, что Алексей Андреевич хорошо понимал данную логику, свидетельствует его искреннее стремление возвратить Сперанского на государственную службу. По слухам, которые ходили в 1816 году среди сановников в Санкт-Петербурге, граф Аракчеев регулярно заводил с императором Александром разговор о судьбе Сперанского и не упускал малейшего случая, дабы представить его государю с самой лучшей стороны.

Сперанский внимательно следил за слухами, распространявшимися в столице. И, пожалуй, многое знал об этой интриге Аракчеева. Приводившееся выше письмо, которое Михайло Михайлович написал графу в июле 1816 года, не могло бы иметь такого содержания и быть написано в таком тоне, если бы Сперанский не имел твердой уверенности в том, что найдет у Аракчеева полную поддержку своему желанию возвратиться на государственную службу. И не прилагал бы опальный сановник к тексту данного письма проект императорского рескрипта о своем назначении на государственную должность, если бы не был уверен в том, что он понадобится. Возможно, этому письму предшествовала устная договоренность Сперанского с Аракчеевым: она могла быть достигнута, например, во время их личной встречи в аракчеевском имении Грузино, находившемся в 70 верстах от Великополья.

Узнав 6 сентября[3] из присланного графом Аракчеевым текста императорского указа о том, что ходатайства Аракчеева перед государем о возвращении его на государственную службу дали положительный результат, Сперанский обратился 14 сентября 1816 года к графу с просьбой о личной с ним встрече. «Довершите ваши ко мне милости, дозволив мне себя видеть или здесь, или в Грузине, — просил он. — Как скоро дозволите, то через час или два я буду в Новгороде. Не откажите, милостивый государь, в сей милости. Это есть первая необходимость сердца, исполненного благодарности». На оригинале этого письма, сохранившегося в архиве, рукою Аракчеева выведено: «Новгород. 15-го сентября, отвечал тот же час».

Михайло Михайлович отправился в Грузино сразу по получении ответа от графа Аракчеева. Он был тепло принят хозяином, имел с ним сердечный разговор. Проводив гостя, Алексей Андреевич пригласил к себе на вечерний чай домашнего своего доктора, а также протоиерея местного собора и в их присутствии завел разговор о только что уехавшем госте. «Знаете ли, какой это человек? — сказал он. — Если бы у меня была треть ума Сперанского, я был бы великим человеком!» Этими словами Аракчеев воздавал похвалу прежде всего своей собственной персоне: граф хотел показать, сколь искусно он может пользоваться умом. Но вместе с тем выражала эта фраза неподдельное восхищение Аракчеева способностями Сперанского. Те, кого Пушкин назвал гением Зла и гением Блага, хорошо понимали друг друга. И не удивительно, что на государственную службу Сперанский возвращался благодаря усилиям Аракчеева, что в своем новом возвышении гений Блага опирался на гения Зла.

* * *

Собираясь в Пензу, Михайло Михайлович решил, что какое-то время, необходимое ему для бытового устройства на новом месте, дочь его должна пожить в Петербурге на попечении Марии Карловны Вейкардт. Кузьма Михайлович также отправился на зиму в столицу — поправить свое здоровье. Живший в Великополье Ф. И. Цейер получил в декабре чин статского советника и был определен на службу в Комиссию составления законов.

1 октября Сперанский выехал из Великополья в Пензу. Навестил по пути Москву, потом родное свое село Черкутино. Побыв немного у матери, повидав своих родственников, поехал во Владимир, в котором когда-то учился и где получил не только первоначальное образование, но и фамилию свою. Его родная семинария, которая в 1788 году была закрыта, снова возродилась. Сперанский посетил ее: его с почтением встретили у входа в здание ректор семинарии отец Иосиф, преподаватели и ученики. Среди них стоял и бывший его учитель — состарившийся уже протоиерей И. И. Певницкий. Вместе с ним Михайло Михайлович пошел по классам. В богословском классе увидел профессора П. И. Подлинского — своего сокурсника в Санкт-Петербургской Главной семинарии.

После обеда с местным губернатором Сперанский навестил еще нескольких своих родственников и поздним вечером покинул Владимир.

В то время, когда Михайло Михайлович ехал в Пензу, туда везли Указ Правительствующего Сената от 26 сентября 1816 года. В нем излагался текст императорского Указа от 30 августа о назначении Сперанского Пензенским губернатором и приводилось следующее сенатское предписание: «Правительствующий Сенат приказали: сие Всемилостивейшее Его Императорского Величества повеление объявить с приведением к присяге».

Это означало, что перед своим вступлением в должность Пензенского губернатора Сперанский обязан был принести императору Александру присягу. Его государственная служба начиналась как бы заново — он вступал в нее так, будто был в России иностранцем.