Служитель египетских богов - Челси Куинн Ярбро

Он замер.

— Ты — прекраснейшая из женщин.

— Правда? — Она шагнула к нему. — И тебе не важно, кто я такая?

— Не важно, — кивнул Фальке, вынимая запонки из манжет. — Даже если бы ты рыскала, как шакал, по пустыне, я бы не стал тебя осуждать.

В глазах Мадлен блеснула такая печаль, что он испугался.

— Значит, по-твоему, я похожу на шакала? — Она наклонилась, с преувеличенным тщанием скатывая чулки.

— Нет, конечно, — хрипло сказал Фальке, пытаясь унять шевельнувшееся желание. — Я неудачно выразился.

— Действительно неудачно, — сказала Мадлен, стряхивая с ноги первый чулок. — Шакал питается падалью, Фальке. Мертвечиной, что бесполезна для нас. Ценность крови в том, что она дает жизнь. А если жизнь ушла, то и в крови ее тоже не остается. — Она стянула второй чулок и бросила его к первому. — А я стремлюсь к жизни, Эгидиус Максимилиан Фальке.

Фальке закивал, заранее согласный с любым ее словом, лишь бы смотреть на нее. Желание в нем все росло.

— Да, — с трудом выдохнул он.

— Никакой мертвечины, никаких жертв. Веришь? — Последний вопрос прозвучал очень серьезно. В слабом свете свечей ее бедра и плечи приобрели жемчужный оттенок. — Веришь? — повторила она.

— Разумеется, верю. — Фальке, шагнув вперед, крепко обнял ее. — Ты не чудовище, я не жертва, разве что жертва любви, — произнес он скороговоркой, ощущая биение ее сердца. — Ты даришь мне то, о чем год назад я и подумать не мог. Нам, немцам, с детства внушают, что связи с француженками гибельны.

— Как галантно, — саркастически усмехнулась Мадлен, но тут же стала серьезной. — Ты действительно так считаешь?

— Я считаю, что мы, немцы, ничего в этой жизни не смыслим, если все твои соотечественницы хоть в чем-нибудь схожи с тобой. — Он нежно поцеловал ее. — Мне говорили, француженки легкомысленны, а я нашел постоянство. Мне говорили, что все в них — обман и коварство, но более надежного человека я не встречал.

— Иначе и быть не может. Я ведь узнала вкус твоей крови. — Мадлен потерлась щекой о его грудь.

— Не имеет значения, — сказал Фальке, вынимая из ее волос последнюю шпильку и наблюдая за темно-каштановым ливнем, хлынувшим на женские плечи.

— Не имеет? — тихо переспросила Мадлен. Ее рука скользнула ему под рубашку и замерла там, перебирая курчавые завитки. — Тебя не волнует риск, на какой ты идешь? Или ты с ним смирился?

— Чем я рискую? Стать таким же, как ты? — Он усмехнулся. — Какая странная мысль.

— Это правда, — тихо произнесла она. — Я пробовала твою кровь четыре раза. Возможность отступить еще есть. Но два-три новых свидания все переменят. В твоем организме начнется необратимый процесс.

— Ты хочешь сказать, что я стану вампиром? — Фальке насмешливо покрутил головой. — Врачу такое вроде бы не пристало.

— Ты несносен. — Мадлен рассердилась и попыталась его отстранить.

— Не надо. — Он крепче обнял ее. — Сама посуди, может ли человек захотеть стать вампиром? Я хочу быть твоим возлюбленным, вот и все.

— Эти понятия связаны, Фальке, — печально сказала она. — Ты мне очень нужен, но только в том случае, если готов принять меня такой, какая я есть, целиком.

— А что, если я и в самом деле сказал бы тебе — уходи? Неужели ты бы ушла? — спросил он шутливо.

— Да, — твердо сказала она.

Ее тон поразил его.

— Но потом ты вернулась бы?

— Нет, — был ответ. — Разве что в качестве друга.

— Никуда я тебя не отпущу. И не надейся. — Фальке осторожно распустил шнуровку ее корсета, потом отшвырнул его в сторону. Ее тело пьянило, как опиум, изгоняющий боль и навевающий сладкие грезы. — Чего ты от меня хочешь, Мадлен? — Он поцеловал ее в волосы.

— Я хочу знать, что творится в тебе. Все остальное не важно.

Он погладил ее по лицу.

— Может быть, ты и готова расстаться со мной, но я не настолько великодушен.

Мадлен нахмурилась.

— Вовсе я не великодушна. Я говорю о необходимости. Кровь без любви для меня — это меньше, чем хлеб и вода для обыкновенных людей.

— Сложная у тебя жизнь, — усмехнулся Фальке. — Как-нибудь мы поговорим об этом подробнее, а сейчас давай помолчим. — Он требовательно и уже без тени недавней нежности поцеловал ее, потом подхватил на руки и опустился вместе с ней на ковер — прямо там, где стоял.

— Учти, разговор будет долгим, — выдохнула Мадлен, погружаясь спиной в мягкий ворс и впадая в сладкое состояние полубезумного забытья, где уже пребывал изнывающий от вожделения Фальке.

Прошла вечность, прежде чем он очнулся от томной дремы, сковывавшей все его тело. Мадлен сидела рядом, обхватив колени и опустив на них подбородок.

— Ты здесь?

— Что? — прошептала она.

Он помолчал.

— За то, что со мной было сейчас, я должен благодарить твою сущность?

— Наполовину — да, — ответила она, нежно поглаживая его руку.

— В таком случае любой, кто ее презирает, — глупец, — сказал Фальке, поворачиваясь на другой бок. Он вдруг осознал, что лежит на кровати. — Как я сюда попал?

— Я тебя перенесла, — улыбнулась Мадлен и, поймав его недоверчивый взгляд, пояснила: — Ночью я с легкостью могу поднимать тяжести, вдвое превышающие твой вес. Она засмеялась. — Я и днем управилась бы с тобой, хотя, конечно, солнечный свет нас несколько… изнуряет.

В нем шевельнулось любопытство.

— Почему это так?

— Не знаю, — вздохнула Мадлен. — Но все, пережившие свою смерть, в конце концов заводят обыкновение насыпать землю своей родины в подметки ботинок, в седла, в матрацы, под настилы карет и в подвалы домов, тем самым оберегая себя от вредных внешних воздействий.

— А если не делать этого? — спросил Фальке, когда она замолчала. Он провел пальцем по изгибу ее плеча. — Что будет тогда?

— Это зависит от многих вещей, — ответила Мадлен, отводя взгляд. — Во всяком случае, солнце нам не на пользу. — Она отбросила с лица волосы. — Если раздеть вампира и привязать к столбу в знойный день, он погибнет. Солнце его сожжет точно так же, как пламя костра сжигает несчастного, обвиненного в ереси. Впрочем, пламя для нас тоже смертельно. Жги меня — я умру, перебей хребет или отсеки голову — я умру, однако все остальное меня не пугает.

— А крест? — спросил озадаченно Фальке.

Мадлен тихо рассмеялась.

— А еще святая вода, и ангелы, и имя Господне. Я ведь родилась католичкой и ею и остаюсь, хотя церковь этого никогда не признает.

— Но вы ведь…

— Что — мы? — Она протянула руку и притронулась к его горлу в том месте, где виднелась засохшая капелька крови. — Нет, дорогой, дьявол нами не правит. — Взгляд ее потемнел и стал отрешенным. — Я знавала людей, поклонявшихся сатане, но они… они преследовали меня, а не привечали.